Захватив в России власть, большевики получили в свое распоряжение огромную многонациональную страну — и с неизбежностью должны были как-то решать «национальный вопрос». В книге «Империя наций: Этнографическое знание и формирование Советского Союза» (издательство «НЛО»), переведенной на русский язык Робертом Ибатуллиным, историк Франсин Хирш рассказывает, как большевики занимались «советской колонизацией» страны, а также какую роль в этом предприятии сыграли этнографы, антропологи, географы, лингвисты и другие специалисты, которые еще до революции занимались изучением народов Российской империи. Предлагаем вам ознакомиться с фрагментом, посвященным исследованию природных ресурсов и населения Российской империи во время Первой мировой войны.
Экономические и организационные потребности Первой мировой войны облегчили налаживание тесного сотрудничества между экспертами и правительствами по всей Европе и привели к новым, более активным мероприятиям по организации, инвентаризации и мобилизации народов и ресурсов. Новые области прикладных общественных наук, до 1914 года боровшихся за правительственную поддержку, были признаны полезными для государства. Экономисты, географы и антропологи во Франции, Германии и Британии обеспечивали свои правительства картами и описями ресурсов своих стран. Российские эксперты, включая членов ИРГО и Академии наук, тоже сорганизовались для помощи военным усилиям правительства, но их участие было более ограниченным, чем у их европейских коллег. Царский режим не был склонен пользоваться услугами российских профессионалов и по-прежнему полагался в управлении делами тыла прежде всего на военных экспертов и чиновников.
Гигантские потребности войны привели к экономическому кризису в Российской империи. До 1914 года Россия сильно зависела от Запада, особенно от Германии, в производстве оружия, машиностроении, высоких технологиях и даже добыче сырья. С началом войны импорт прекратился. Западные окраины, где концентрировалась промышленность, были быстро захвачены Германией, что еще более усложнило экономические проблемы. Царский режим не знал, можно ли найти внутри России важные природные ресурсы, в том числе необходимые для производства боеприпасов; Николай II и его предшественники не поддерживали детальных научных исследований производительных сил империи.
Война также усугубила национальную проблему в России, поскольку обе стороны конфликта использовали национальную идею — и, в частности, обещания национального самоопределения — как политическое оружие для поддержки сепаратистских движений во вражеских государствах. Германское правительство поощряло нерусский национализм в Российской империи, выступая за независимость Польши и поддерживая украинские, финские, еврейские и другие националистические организации. Страны Антанты использовали аналогичную тактику против Австро-Венгерской империи. Тем временем такие мероприятия, как депортация немцев, поляков, украинцев, евреев и других групп с западных окраин и призыв инородцев, которые прежде не подлежали воинской повинности, обострили неприязнь нерусских народов к империи.
В предвоенное десятилетие многие российские этнографы, географы и экономисты усвоили ту точку зрения, что с помощью научного и другого экспертного знания можно «рационализировать хозяйственное производство», разрешить так называемый национальный вопрос и превратить Российскую империю в «современное» государство1. Глядя на европейские колониальные державы, некоторые из этих экспертов выражали интерес к инвентаризации и использованию богатых производительных сил Азиатской России ради снижения зависимости от других стран. Когда началась война, российские экономисты стали утверждать, что такой подход следует применить ко всей России, чтобы страна могла справиться с вызовом тотальной войны. В начале 1915 года выдающийся геохимик Владимир Вернадский (коллега Ольденбурга и член Государственного совета, верхней палаты молодого российского парламента) предложил, чтобы правительство и Академия наук организовали новую научную комиссию для поддержки военных усилий путем изучения естественных производительных сил империи2. Царский режим первоначально отнесся к предложению прохладно, но в конце концов принял его. В мае 1915 года Военное и Морское министерства выделили средства на учреждение Комиссии по изучению естественных производительных сил России (КЕПС). Эта новая комиссия служила техническим совещательным органом для военных нужд, инвентаризируя ресурсы и содействуя военной мобилизации экономики. В нее входили несколько видных этнографов (Ольденбург, Анучин, Вениамин Семёнов-Тян-Шанский и Лев Берг), а также геологи, геохимики и другие ученые.
В 1915 году, с началом дискуссий о КЕПС, Анучин предложил организовать параллельно ей вторую правительственную комиссию — по исследованию «населения», самой «мощной производительной силы» России. Анучин отмечал: «У нас нет ничего подобного американскому Bureau of Ethnology или английским организациям для изучения народов Индии»3. Некоторые европейские правительства, опираясь на свой колониальный опыт и отвечая на запросы войны, организовали у себя в метрополиях новые учреждения по изучению населения как экономического ресурса. Анучин хотел последовать их примеру. Академия наук обсудила его предложение, но отвергла как неосуществимое4.
Всего шестью годами раньше Анучин возражал против предложения Штернберга организовать центральное государственное этнографическое бюро. Теперь же он утверждал, что бюро такого типа крайне необходимо. Чем объяснить перемену его точки зрения? Конечно, между 1909 и 1915 годами многое изменилось. Во время Первой мировой войны ученые в исследовательских институтах и университетах Москвы и Санкт-Петербурга (переименованного в 1914 году в Петроград) имели гораздо меньше возможностей для независимых исследований. Антропологи и этнографы были призваны на службу в военные госпитали и другие учреждения. Научные бюджеты были урезаны, а поездки ограничены. Действительно, между 1914 и 1916 годами этнографические исследования ИРГО практически прекратились. Анучин понял, что поддержка любых исследований, не обслуживающих непосредственно военные нужды, будет ограниченной5.
Этнографы были мотивированы не только профессиональными соображениями, но и стремлением защитить «государственные интересы» России. По их мнению, правительство нуждалось в этнографических исследованиях настолько же, насколько этнографы нуждались в правительстве. В конце 1916 года Ольденбург узнал, что немцы при помощи своих собственных этнографов картографируют этнический состав недавно оккупированных западных губерний Российской империи. Немцы ссылались на эти этнографические данные в обоснование организации литовских, белорусских и других национальных учреждений и административных единиц на этих оккупированных территориях (которые включали Land Ober Ost)6. Ольденбург называл апелляции немцев к национальной идее формой политической войны и осуждал российское правительство за незнание этих территорий. Он огорчался, что российский МИД использует данные генерал-губернаторов и военных статистиков, которых ученый считал некомпетентными, а не обращается за помощью к Академии наук.
В начале февраля 1917 года Ольденбург обратился к председателю Академии наук и порекомендовал создать «специальную комиссию» этнографов для поддержки военных усилий и будущего заключения мира; он доказывал, что экспертное этнографическое знание имеет колоссальное значение во время войны, которая «ведется в значительной мере в связи с национальным вопросом». Ходатайство Ольденбурга привело к учреждению Комиссии по изучению племенного состава населения России (уже знакомой нам КИПС); Академия наук выделила КИПС скромный бюджет и предложила Ольденбургу обратиться за дополнительной поддержкой в министерства.
В комиссию Ольденбурга вошли двенадцать ведущих петроградских антропологов, этнографов, лингвистов и географов, девять из которых ранее были членами картографической комиссии Географического общества (к тому моменту прекратившей свою деятельность). Эта новая комиссия опиралась на исследования картографической комиссии ИРГО. Но картографическая комиссия имела целью создать этнографическую карту всей империи, а цель КИПС была скромнее — составить карты территорий, лежащих «по обе стороны наших границ европейских и азиатских, там, где они соприкасаются с землями наших противников». Некоторые члены комиссии работали над этнографической картой западных окраин, включая Литву, Польшу, Галицию, Рутению (Закарпатье), Буковину и часть Бессарабии; значительная доля этих территорий была оккупирована немецкими войсками. Другие члены комиссии занялись восточными границами, картографируя этнический состав тех частей Кавказа и Туркестана, что граничили с Северной Персией; в ходе войны Россия приобрела ряд территорий в этих регионах.
Этнографы комиссии дискутировали о методологии, и этот спор напоминал прения в картографической комиссии ИРГО. Но теперь, в разгар войны, этнографы стремились подчеркнуть практическое значение своих предложений. Некоторые этнографы, например Карский, предлагали КИПС составлять свои карты на основе родного языка, т. е. согласно европейским нормам, — чтобы облегчить проведение послевоенных границ. Другие, например Руденко, предлагали комиссии заняться антропологическим изучением населения: собирать данные о физическом типе, чтобы осветить «степень пригодности» разных народов к исполнению воинской и других государственных повинностей во время войны.
После продолжительной дискуссии КИПС выбрала отправной точкой решение картографической комиссии применять разный подход в Европейской и в Азиатской России. Это облегчило бы для КИПС использование работ картографической комиссии. Также КИПС принимала в расчет условия военного времени. Она не могла проводить полевые исследования на западных окраинах, где все еще гремели бои, и должна была составить карты этих регионов на основе тех данных о родных языках, которые уже были собраны картографической комиссией. Но КИПС собиралась провести этнографо-антропологические полевые исследования на восточных окраинах, где данные переписи были некачественными и где корреляция между языком и народностью оставалась весьма неопределенной7. Это решение картографировать народы западных окраин прежде всего на основе языка, а восточных — на основе комбинации признаков, включая физический тип, отразилось в новых картах, которые после 1917 года повлияли на представления большевиков о территориях, которыми они управляли.
Когда комиссия выработала свой подход, Ольденбург обратился за поддержкой к царским министрам; он подчеркивал «исключительное значение» этнографии для военных усилий и обещал предоставить законченные карты в течение шести месяцев. 23 февраля 1917 года Ольденбург доложил в КИПС, что министр иностранных дел Н. Н. Покровский с энтузиазмом воспринял предложение комиссии. Встреча Ольденбурга с министром просвещения, назначенная на следующий день, так и не состоялась. В протоколах комиссии сухо отмечается, что она была отменена вследствие «политических событий и государственного переворота».
Подробнее читайте:
Хирш, Ф. Империя наций: Этнографическое знание и формирование Советского Союза / Франсин Хирш; авториз. пер. с англ. Роберта Ибатуллина. — М.: Новое литературное обозрение, 2022. — 472 с.: ил. (Серия Historia Rossica)