В 1144 году под стенами английского города Норвич был обнаружен труп 12-летнего Уильяма, подмастерья кожевника. Ответственность за смерть мальчика молва возложила на евреев — те якобы подвергли Уильяма тем же мучениям, которые перенес Христос, «в насмешку над христианской верой». Описание этого случая монахом Томасом Монмутским (который не был очевидцем событий в Норвиче) — самый ранний из средневековых текстов, документирующий кровавый навет на евреев, обвинение в ритуальных убийствах. В последующие десятилетия по всей Англии прокатилась волна еврейских погромов. Английская корона сначала обязала евреев носить отличительный знак на одежде, а затем и вовсе изгнала их из страны. В книге «Убийство Уильяма Норвичского. Происхождение кровавого навета в средневековой Европе» (издательство «НЛО»), переведенной на русский язык Татьяной Ковалевской, медиевист Эмили Роуз заново рассматривает обстоятельства смерти Уильяма и интерпретацию этого события в первоисточнике. N + 1 предлагает своим читателям ознакомиться с отрывком, посвященным социальному и историческому контексту убийства, объясняющему, почему за обнаружением тела Уильяма не последовало должного расследования.
Вполне вероятно, что никто первоначально не обратил внимания на юного Уильяма потому, что его смерть произошла во время гражданской войны между Стефаном и Матильдой, племянником и дочерью Генриха I. Исследователи спорят о том, насколько разрушительной была эта война, но нет никаких сомнений в том, что около 1144 года в Восточной Англии и на ее болотистых торфяниках она велась c особой жестокостью. В часто цитируемом отрывке из рукописи Е «Англосаксонской хроники» из монастыря Питерборо, одном из основных источников наших сведений о гражданской войне, сказано: «Открыто говорили, что Христос и его святые спали».
Страдали не только непосредственные участники боевых действий и крестьяне; горожане и ремесленники, такие, как Уильям и его состоятельная семья, становились объектами преследований и вымогательства. Гарнизоны захватывали «тех вавассоров и крестьян, у которых, по слухам, были деньги, и жестокими пытками вынуждали их обещать все, что было угодно похитителям». Летописец из Питерборо в красочных деталях описывает те зверства, которые творили солдаты во время войны:
…[и] ночью, и среди бела дня они хватали тех, укого, по их мнению, было чем поживиться, мужчин и женщин без разбору, бросали их в темницу и пытали неописуемыми способами, чтобы заполучить золото и серебро — никаких мучеников не пытали так, как этих людей. Их подвешивали за большие пальцы или за голову, а к ногам привязывали латы. Им обвязывали голову веревкой с узлами и затягивали, пока она не доходила до мозга. Во многих замках была «петля с ловушкой». Ее прикрепляли к балке, а на шею человеку надевали ошейник с шипами, так что он не мог ни сесть, ни лечь, ни спать.
Пытки, описанные в «Англосаксонской хронике», — те же, которые приводят Уильям Мальмсберийский в «Новой истории» (Historia Novella) и автор, продолживший труд Симеона Даремского. По видимости, тем же пыткам подвергли перед смертью Уильяма из Норвича, которого «повесили на дереве» с «обвязанной головой». Летописец из Питерборо вел свои записи недалеко от Норвича.
Насилие творилось по всей Англии. На западе страны на дороге возле Бристоля невинных прохожих изрубили в куски, а рыцари из Бристольского замка прибили носы своих жертв к деревьям. В восточной Англии свирепствовал Жоффруа де Мандевиль, организовавший банду похитителей для вымогательства денег. Под предлогом гражданской войны он вытягивал жалованные грамоты на земельные владения и у Стефана, и у Матильды. Печально прославившийся своей жестокостью де Мандевиль напал на аббатства Рэми и Или и умер от ран, так и не раскаявшись, в конце лета 1144 года, вскоре после убийства Уильяма, в Милденхолле в Суффолке. Возможно, подручные Мандевиля разбойничали в окрестностях Норвича весной того же года, потому что от Норвича до Милденхолла было меньше дня езды. Нет никаких сомнений, что беспорядки затронули самое сердце Норвича: большая библиотека епископа была сожжена именно во время гражданской войны, а не, как обычно полагают, во время городских бунтов следующего столетия. Рыцари угрожали насилием и сеяли хаос вокруг Норвича и в самом городе, вымогая земли у высокопоставленных клириков, владения которых располагались в Восточной Англии. Самые знатные лорды тех земель, включая Гуго Биго и Вильгельма де Варенна, не испытывали никаких угрызений совести, угрозами добиваясь желаемого. Графства Норфолк и Суффолк, составлявшие самый большой источник королевских доходов в 1130 году и на протяжении почти всего правления Генриха II, почти ничего не приносили в казну сразу после гражданской войны.
Поэтому неудивительно, что в такой ситуации местные власти не слишком энергично расследовали смерть юного подмастерья. Тщательное следствие по этому делу могло бы усугубить раскол в обществе, и, скорее всего, ничего хорошего из этого бы не вышло. На жителей Норвича давили со всех сторон: сторонники Стефана (многие, как семейство Чезни, держали земли лично от короля как графа Булонского и сеньора города Ай), сторонники Матильды (епископ Эборард, уроженец Кальна в Солсбери, основной цитадели власти Матильды) и Гуго Биго, граф Норфолкский, который переходил то на одну, то на другую сторону.
Первоначальные судебные действия и процедуры, которые описывает Томас, не отражают судебную практику того времени и не соответствуют ей. Он приводит мельчайшие детали, но в стороне остается тот факт, что не было произведено немедленного следствия и не было созвано жюри присяжных, как обычно делалось в то время при расследовании убийства. Дядя Уильяма Годвин обратился за справедливостью в синод диоцеза, ежегодное собрание или церковный совет, созываемый епископом в качестве своеобразной проверки отправления пастырских обязанностей и назначения наказаний для нерадивых. Томас утверждает: в синоде Годвин объявил, что евреи в ответе за смерть его племянника, и был готов доказать свои слова согласием на ордалии.
В отличие от светских судов суд церковный мог прибегнуть к суду Божьему, то есть ордалиям (iudicium dei). Обвиняемых бросали в воду, заставляли держать раскаленное железо или вынуждали вступать в вооруженное единоборство — все эти способы использовались тогда, когда не было улик или же их трудно было собрать. И все же со времен Карла Великого, то есть уже триста лет, евреев обычно освобождали от ордалий. Если Годвин надеялся чего-то добиться, требуя ордалий, его ждало разочарование. Хотя евреи ужасно боялись ордалий, как пишет Томас, их защищал шериф, уже упомянутый Джон де Чезни. Тем не менее позже ордалии стали постоянной темой подобных обвинений против евреев, поэтому сообщение Томаса о предложении ордалий, возможно, отражает более поздние литературные преувеличения. Ясно то, что судебного преследования не было.
Рассказ Томаса об обращении к синоду, скорее всего, был включен в более позднее «Житие», чтобы подчеркнуть важность церковного контекста и небрежение шерифа де Чезни своими обязанностями, потому что, по мнению Томаса, именно шериф должен был расследовать преступление. Вместо этого шериф встал на сторону евреев (и, подобно Иуде, умер страшной смертью). Как пишет Томас, епископ Эборард тщетно пытался вызвать евреев в церковный суд, но, пока горячие головы не остыли, шериф взял евреев под свою защиту в Норвичском замке. В смерти Уильяма, возможно, не все было чисто, но никто особо не пытался найти преступника, и никого не судили за это убийство. По всей видимости, ни семья, ни власти не попытались задействовать светское правосудие, даже несмотря на то, что убийство на королевской дороге было серьезным преступлением и его расследование могло принести немалую прибыль. Обвинения против евреев, вероятно, стали ранней формой вымогательства, потому что евреи, по слухам, были богаты. Если цель доноса заключалась в получении материальной компенсации, тогда Годвин сделал верный ход, придя со своей жалобой в синод диоцеза.
Не исключено, что стремление Годвина направить обвиняющий перст на евреев также должно было отвести внимание от Уильяма и от возможности того, что он покончил жизнь самоубийством. Тогда, как и теперь, подростковые самоубийства не были чем-то из ряда вон выходящим. Если бы Уильяма признали самоубийц ей, его не похоронили бы в освященной земле, а на его семью легло бы пятно позора, связанного с самым известным самоубийцей, Иудой Искариотом. Повесившегося крестьянина обычно считали трусом, которого толкнул на такой шаг сам дьявол. Над его телом издевались, его душа отправлялась прямо в ад, его имущество подлежало конфискации, а его семью позорили и унижали. Поэтому у Годвина были бы все причины переложить вину с жертвы на кого-то другого.
Подробнее читайте:
Роуз, Э.М. Убийство Уильяма Норвичского. Происхождение кровавого навета в средневековой Европе / Эмили М. Роуз; пер. с англ. Татьяны Ковалевской. — М.: Новое литературное обозрение, 2021. — 432 с.: ил. (Серия «Интеллектуальная история»)