В книге «Возникновение секулярного. Христианство, ислам, модерность» (издательство «НЛО»), переведенной на русский язык Романом Сафроновым, антрополог религии Талал Асад пробует представить, какой могла бы быть антропология секуляризма. Обращаясь к концепциям и практикам секуляризма на Западе и Ближнем Востоке, Асад критикует привычные оппозиции светского и религиозного. N + 1 предлагает своим читателям ознакомиться с фрагментом, посвященным искоренению негуманного страдания, связанного с религиозными ритуалами, в Британской Индии.
Считается, что исторический процесс создания гуманного секулярного общества нацелен на искоренение жестокости. Таким образом, часто приходится слышать, что европейское правление в колониях, хотя и не было демократическим, способствовало моральным улучшениям в поведении людей, а именно привело к отказу от направленных против человека практик.
Главными инструментами этой трансформации были модерные право, администрирование и образование. Основной развернутой в них категорией была категория обычного права. Правовед Джеймс Рид пишет: «Из всех ограничений для применения обычного права в колониальный период потенциально наиболее масштабным был тест на несовместимость „со справедливостью или моралью“: поскольку обычное право с трудом могло быть совместимо с традиционным понятием справедливости или морали того сообщества, которое все еще их придерживалось, становится понятно, что справедливость или мораль колониальной власти должна была предоставить нужные стандарты». Рид указывает, что фраза «несовместимость со справедливостью или моралью» не имеет точного значения в праве и что в раннем законотворчестве в колониях иногда встречаются другие формулировки, например «не противоречит естественной морали и человечности».
Моральный и социальный прогресс в странах был неодинаков. Хотя европейцы старались подавить жестокие практики и формы причинения страданий, которые ранее считались обыкновенными в неевропейском мире, делая практикующих виновными с точки зрения закона, подавление не всегда было успешным. Сегодня борьба за искоренение социальных страданий ведется в ООН, по крайней мере, рассказывается об этом именно так.
В попытках поставить вне закона обычаи, которые европейские правители считали жестокими, их занимала не идея страдания местного населения, а желание распространить то, что ими понималось как цивилизационный стандарт справедливости и гуманности на подвластное население, то есть желание создать нового человека1. Боль подчиненных, вынужденных под угрозой наказания отказаться от традиционных практик, которые теперь с точки зрения права считаются «несовместимыми со справедливостью и моралью», или «противоречащими естественной морали и человечности», или даже «закостенелыми и инфантильными», следовательно, не могла играть важной роли в дискурсе колониальных реформаторов. Напротив, как выразился лорд Кромер, говоря о бедствиях египетских крестьян под британским правлением: «У цивилизации, к сожалению, должны быть жертвы». В процессе обучения тому, чтобы быть «в полной мере человеком», только некоторые виды страдания считались оскорблением человечности, именно от них и стремились избавиться. Этот вид страдания отличался от необходимого в процессе реализации человечности, то есть он представлял собой боль, которая соответствовала результату, а не нерациональную боль.
Негуманное страдание, обычно ассоциируемое с варварством, было морально непереносимым условием, за которое кто-то нес ответственность; тех, кто требовал таких страданий (будучи сами достаточно бесчеловечными, чтобы причинять такие страдания) необходимо заставить перестать это делать, а если нужно — наказать. В этом состоял дискурс колониальных реформ. Что реально чувствовал, думал или делал каждый администратор — это совсем другая (хотя и связанная с первой) история. Наиболее опытные администраторы были готовы мириться с различными проявлениями «нецивилизованности» по причинам целесообразности, но все они, без сомнения, были знакомы с общераспространенным прогрессивистским дискурсом, укорененным в «цивилизованных» обществах.
В неопубликованной работе индолога Николаса Диркса можно найти пример такого дискурса в Британской Индии конца XIX века. Он цитирует следующее отрезвляющее суждение, сделанное британским чиновником во время наблюдения колониальными властями за ритуалом подвешивания на крюках2: «С моей точки зрения, все это не нужно в конце XIX века, принимая во внимания уровень, которого достигла цивилизация в Индии, если подумать от мотивах, которые стимулируют людей принять участие в подвешивании на крюках, хождении по углям и других зверствах. С их собственной точки зрения, их мотивы могут быть благими или нет; они могут предаться самоистязанию, выполняя религиозные обеты, принесенные ими совершенно искренно и не имея абсолютно никакого иного интереса; могут ему предаться, исходя из самых низких мотивов личного прославления, за милостыню, или за прославление своего имени и местную известность, которую им может принести участие. Вопрос в том, не выступает ли общественное мнение в этой стране против действий участников как противоречащих предписаниям гуманности и деморализующих как самих участников, так и всех, кто видел их представления. С моей точки зрения, голос Индии имеет право быть выслушанным с уважением, и не только голос продвинутых учебных заведений, которые получили определенные преимущества европейского образования и в которые проникли не-ориенталистские идеи, но и голос тех, чьи взгляды на то, что такое жизнь и пристойное поведение, воспитаны азиатской философией. Я бы с радостью заявил, что пришло время правительству в интересах собственных людей положить конец всем унижающим примерам самоистязаний».
Тот факт, что сами участники заявляли, что не чувствуют никакой боли, не важен. Так же как и довод, что все происходящее — это религиозный ритуал. Оправдания такого рода были неприемлемы. Именно оскорбление, которое нанесло действо конкретной идее человечности, редуцировало качественно различные типы поведения к одному стандарту. Реализовать этот стандарт здесь и сейчас было делом правительства, а не божества в будущей жизни.
Подтверждение оскорбительности такого поведения для морали было получено от некоторых представителей колонизованного народа. В последнюю группу включались и вестернизированные индийцы. Более важно то, что подтверждение было также получено от тех, кто принял вестернизированное толкование их азиатской философии3. С точки зрения морального прогресса, голоса тех, кто занимал «реакционную» позицию, конечно же не могли быть выслушаны. Очевидно, что в процессе секулярного прогресса было много страдания. Интересен, как мне кажется, не столько факт, что некоторые формы страдания считались более серьезными, чем другие, сколько факт, что «негуманное» страдание в противовес «необходимому» или «неизбежному» считалось по существу необоснованным и потому наказуемым с точки зрения закона. При этом боль, пережитая в процессе становления «в полной мере человеком», была необходима в том смысле, что существовали социальные и моральные причины, почему ее необходимо было пережить. Такой взгляд не противоречит постпросвещенческому стремлению построить на основании судебного наказания наиболее эффективную систему изменения преступников и защиты интересов общества.
По мере того как идея прогресса стала постепенно доминировать в делах Европы и всего мира, необходимость измерения боли становилась насущнее и реагировали на нее еще более изощренно.
Подробнее читайте:
Асад, Т. Возникновение секулярного: христианство, ислам, модерность / Талал Асад; пер. с англ. Романа Сафронова, науч. ред. В. Золотухин. — М.: Новое литературное обозрение, 2020. — 376 с. (Серия «Studia religiosa»)