По накалу страстей обсуждение языковых заимствований уступает разве что уместности феминитивов. Но как мы распознаем заимствование и что это вообще такое? Как оно возникает в языке? Почему, наконец, мы сопротивляемся «чужеродным словам» в языке и как определяем, что заимствования становятся избыточными? В книге «#панталоныфракжилет: Что такое языковые заимствования и как они работают» (издательство «Альпина нон-фикшн») филолог-англист Мария Елифёрова рассказывает, каким образом языки взаимодействуют между собой и чем обмениваются друг с другом. N + 1 предлагает своим читателям ознакомиться с отрывком, в котором рассказывается о нелегкой судьбе заимствованных слов: к чему приводит их раздвоение, как сдвиг значения превратил слона в верблюда и откуда у «пистолета» славянские корни.
Как мы только что убедились, судьба слов при заимствовании из одного языка в другой бывает драматичной. И это не исключение, а скорее, правило. История многих слов напоминает авантюрный роман с весьма непростым сюжетом.
Возьмем, например, такое всем известное слово, как верблюд. А откуда оно, собственно, «всем известно»? На Руси верблюды не водились, и почерпнуть это слово наши предки могли разве что из книг. Те читатели, которым случалось иметь дело с древнерусскими текстами, наверное, обращали внимание, что в старину это слово писалось как вельблудъ. Это не искажение, вариант вельблудъ — старший: Р возникло там для удобства произношения в результате фонетического процесса, который называется диссимиляцией. Однако самое раннее написание этого слова — вельбудъ (оно засвидетельствовано в Остромировом евангелии 1056 г.). Второе Л появилось вследствие народной этимологии — слово было переосмыслено как состоящее из двух корней, вель- (то есть «большой», ср. современное велик) и блуд.
Откуда мы можем с такой уверенностью знать, что вариант вельбудъ первоначальный, и откуда вообще взялось это слово? Ведь по-гречески обозначение верблюда звучит совсем непохоже — kámēlos (и тут ничего неожиданного нет, даже те, кто никогда не учил греческий, знают сигареты Camel). Почему древнерусские книжники переводили греческое kámēlos как вельбудъ?
К счастью, ответ на этот вопрос найден, и он кроется в давно вымершем восточногерманском языке древних готов. На готском языке не сохранилось почти никаких текстов, кроме Библии. Зато Библия переведена на готский непосредственно с греческого, и там как раз верблюды упоминаются — вспомним знаменитую притчу о том, что проще верблюду пройти через игольное ушко, чем богатому попасть в рай. Есть, правда, мнение, что евангелист имел в виду не kámēlos, верблюда, а kámilos, корабельный канат, но проверить его нельзя, поскольку первоначальные рукописи Нового Завета не сохранились. Так вот, готский переводчик Ульфила использовал для передачи греческого kámēlos слово ulbandus. Похоже на нашего «вельбуда», не правда ли? Особенно если учесть, что исходно вместо У в славянском слове стояла буква ѫ («юс»), которая читалась как носовое [õ]. По-польски до сих пор «верблюд» — wielbłąd (буква А с «хвостиком» как раз и обозначает [õ], носовой звук, уцелевший в польском с древних времен). Итак, к славянам, по всей видимости, это слово попало из готского.
Но и это еще не начало истории. Трудно представить себе, чтобы у германского племени было собственное название верблюда: германцы и верблюды исторически обитали далековато друг от друга. Тоже заимствование? Оказывается, да. Лингвисты опознали в этом слове… греко-латинское обозначение слона: elephas, в косвенных падежах — с основой elephant- (латинский родительный падеж звучит как elephantis, греческий как eléphantos). Современное английское elephant оттуда же. Превращение [f] в [b] вполне естественно: многим латинским словам с [f] соответствуют родственные германские слова с [b]. Например, латинскому frater «брат» соответствует английское brother, немецкое Bruder, а у готов это было broþar (буква þ означает тот же межзубный звук, что и английское th; когда-то она употреблялась и в древнеанглийском). Готы просто «пересчитали» заимствование по своим правилам произношения.
Как слон стал верблюдом? Названия животных довольно часто переносятся на другие объекты. Мы называем летучей мышью животное, которое совсем не родственно мыши, и морским котиком животное, не имеющее отношения к котам. И много ли у гиппопотама (по-гречески «речная лошадь») общего с лошадью? Но древние скандинавы умудрились усмотреть нечто лошадиное даже в морже, назвав его hrossvalr («лошадькит»). Заметим, во всех этих случаях речь идет о животных, которых носители языка могли наблюдать воочию. Готы же, скорее всего, ни слона, ни верблюда не видели, и оба животных были для них одинаково огромными и мифическими.
Каким образом готское слово попало к славянам, загадка с исторической точки зрения. Первый славянский перевод Библии — Кирилла и Мефодия — появился во второй половине IX в., когда мало кто уже говорил на готском: община готов, сохранявших родной язык, в это время оставалась только в Крыму и жила довольно изолированно. Тем более что готы принадлежали к арианской ветви христианства, которая была признана ересью и в VI–VII вв. искоренена; литературу на готском языке, включая готскую Библию, в это время практически уничтожили (вот почему до наших дней дошло так мало памятников готской письменности). Не менее трудно представить себе и присвоение этого слова живой славянской речью в дохристианскую эпоху — вряд ли у славян в их регионах обитания была настоятельная потребность как-то называть верблюдов. Может быть, у франков, обитавших в Великой Моравии, куда отправились Кирилл и Мефодий со своей миссией, все же сохранялись на тот момент какие-то списки готской Библии? Или же Кирилл и Мефодий могли найти такую рукопись в Паннонии, где она осталась от времен готского владычества Теодориха Великого? Эта загадка, вероятно, так и останется нерешенной.
История слона-верблюда, однако, тянется еще дальше в глубь времен. В Греции и Риме слоны, разумеется, не водились, так же как и на землях германцев или славян. Греки, а потом и римляне, познакомились со слонами только при контактах с землями Северной Африки. Источник греческого слова eléphas обнаруживается, соответственно, в афразийских языках. Это слово склеено из двух компонентов — elu «слон» и ābu (тоже «слон» или же «слоновая кость»). Таким образом, фантастический гибрид слона и верблюда оказывается еще и ходячей тавтологией — «слонслон»!
Происхождение русского слова слон, впрочем, и вовсе таинственно. Многие лингвисты склоняются к мысли, что оно получилось из тюркского aslan — «лев»! (Кто читал «Хроники Нарнии» К. С. Льюиса, тут же вспомнит льва Аслана.) Как мы видим, не только слоны превращаются в верблюдов, но и львы в слонов.
Итак, одно из приключений, которые может пережить слово — сдвиг значения. На самом деле это самая распространенная трансформация, которую переживают слова при заимствовании. Вот лишь небольшой список слов, изменивших свои значения в других языках:
Это достаточно типичный случай, и происходит такое, когда из разных языков в один и тот же язык заимствуются когнаты, то есть слова общего происхождения. Классический пример — это пара проект / прожект. Ни в одном из языков Западной Европы такой пары нет, везде это одно и то же слово, и пишется оно через J: англ. project, нем. Projekt, франц. projet, итал. projetto. Все эти слова восходят к латинскому projectus. Произносятся они по-разному, в зависимости от языка — где-то через [j], где-то через [ʒ] или [dʒ], но в рамках одного и того же языка никаких разночтений не бывает. Только в русском языке это слово звучит по-разному в зависимости от того, как мы относимся к данному «проекту»: если нейтрально или положительно, то это проект, а если мы сомневаемся в его успехе и намерены его обругать, то прожект. Причем если с происхождением проекта все понятно (оно определенно немецкое), то прожект выглядит странно: произношение через [ʒ] характерно для французского, но во французском слове нет звука [k]. Судя по всему, это обратное образование от прожектера (франц. рrоjесtеur).
Бывает и так, что раздвоение чисто звуковое, не влияющее на смысл. Его можно наблюдать в паре рента / рантье. Рантье и есть тот, кто живет на ренту. Просто слово rent(e), Rente в английском и немецком читается так, как пишется, а во французском подчиняется общему правилу, по которому сочетание en произносится как носовое [ã]. В русском же языке этот французский звук, за неимением лучшего, передается как ан.
Бывает, что раздвоение разводит значение слов довольно далеко, и речь уже не идет об эмоциональной окраске — возникают совершенно разные смыслы. Мы уже упоминали шубу и юбку, независимо в разное время попавшие в русский язык из арабского. Намного ближе друг к другу оказались шапка и кепка — оба восходят к латинскому caput «голова», от которого в средневековой латыни было образовано слово cappa, «головной убор». Первое пришло в русский язык через французское посредничество, второе — через англо-немецкое. В принципе, некоторые головные уборы, например бейсболку, можно называть и шапкой, и кепкой. Гораздо меньше общего у гитары, цитры и кифары — кроме того, что все это струнные инструменты и их названия происходят от греческого kithára.
Серьезная лингвистическая подготовка нужна, чтобы распознать общее происхождение слов роза, русалка и рожа («заболевание»). С розой все более-менее ясно: название этого цветка заимствовано из латыни и звучит сходно во всех европейских языках. А как с ней связаны рожа и русалки? По-немецки болезнь, как и цветок, называется Rose (такие поэтические ассоциации у немцев вызвало покраснение кожи при воспалении). От немцев это название перешло к чехам и полякам, которые произносят в этом слове вместо [z] — [ʒ]: růže по-чешски, róża по-польски; среди восточных славян так говорят белорусы — ружа. На русской почве это название было переосмыслено по созвучию с рожа «неприятное лицо». История русалок еще длиннее. Женские духи, обитающие в воде, известны в поверьях всех славян, но только в России они называются русалками — их исконное название, по-видимому, вилы. Дело в том, что слово русалки — достаточно позднее обратное образование от названия праздника Русальная неделя, то есть первая неделя после Троицы. Что бы там ни думала церковь о суевериях, у народа была своя логика: в фольклоре многих стран существует убеждение, что нечисть ведет себя особенно активно в праздничные дни. Поэтому духи, особо «достававшие» людей во время Русальной недели, получили название русалок. Сама же неделя первоначально называлась Русалии — от латинского rosaliae, «праздник роз» (в более теплых краях для празднования Троицкой недели использовались розы — у нас их заменителем стали березовые ветки с распустившейся зеленью).
А почему, например, и фрукт, и китайский чиновник называются мандарин? Вначале это слово означало только китайского чиновника, а название фрукта возникло из усеченного словосочетания «мандаринский апельсин» (исп. naranja mandarina, англ. Mandarin orange).
Наконец, раздваиваться могут имена: 700–800 лет назад имя Юрий было фонетическим вариантом имени Георгий (в древнерусских летописях встречаются формы Георгий — Гюргий — Юрий). На самом деле это имя даже не раздвоилось, а растроилось: третий вариант — Егор. В древнерусской «Повести о разорении Рязани Батыем» фигурирует князь Ингварь Ингоревич (именно так!). Современное имя Игорь — то же самое скандинавское Ingvar, только заимствованное столетиями раньше; варианты Ингварь и Ингорь возникли при вторичном заимствовании. Впоследствии победил наиболее удобопроизносимый.
В Париже на стене одного из ресторанчиков Монмартра висит мемориальная доска, посвященная слову бистро. На ней написано, что появилось оно после взятия Парижа союзными войсками в 1814 г. когда голодные и не владевшие французским солдаты Александра I требовали накормить их «быстро»; в результате слово bistro стало первым специальным обозначением закусочной быстрого обслуживания (говоря нынешним англизированным языком, фастфуда). Те, кто был в достаточно сознательном возрасте в 1990-е, наверное, помнят сеть кафе «Русское бистро», на вывеске которого был изображен гусар александровских времен (почему-то бородатый). Название обыгрывало именно историю происхождения слова. Впрочем, соотношение цены и качества подававшейся там еды оставляло желать лучшего, и ресторанный бум нулевых смел эту сеть, как цунами, — она просто не выдержала конкуренции. Популярность слова бистро в России с тех пор несколько упала, но не в этом суть. Ирония состоит в том, что эта растиражированная версия идет вразрез с лингвистическими изысканиями. В частности, французский этимологический словарь Robert связывает слово с диалектным (Север Франции) bistouille «пойло, плохой алкоголь», а «русский след» в этой истории квалифицирует как чистую фантазию. Однако это не мешает не только нам, но и многим французам принимать этот миф на веру.
Зато слово пистолет действительно исконно славянского происхождения, хотя об этом мало кто знает. Да-да, как ни странно, это наше слово, побывавшее за границей и вернувшееся к нам. Напомним, что стрельцы XVII в. называли огнестрельное оружие пищаль. Разумеется, пистолет не пищит — пищит дудочка, на которую похоже его дуло. Ручное огнестрельное оружие изобрели в Чехии во время гуситских войн и назвали «дудкой», то есть пищалью. Чехи, пользовавшиеся латиницей, записывали его как píšťala. В таком виде оно попало в английский, где ныне звучит как pistol. А нынешняя русская форма пистолет — из французского, с типично французским уменьшительным суффиксом -et.
Но и это не самое экстремальное, что может произойти со словом, заплутавшим между разными языками.
Подробнее читайте:
Елиферова, М. #панталоныфракжилет: Что такое языковые заимствования и как они работают / Мария Елифёрова. — М.: Альпина нон-фикшн, 2020. — 268 с. — (Серия PRIMUS).