Откуда берутся сведения о жизни Шекспира? Разумеется, из архивов и других собраний исторических свидетельств. Причем в очередном найденном документе о самом Шекспире может не быть ни слова — и все же он оказывается вполне шекспировским. Так, в середине апреля британские газеты и новостные агентства опубликовали комментарий историка искусств, директора театрального отдела музея Виктории и Альберта Джеффри Марша (Geoffrey Marsh). Историк утверждает, что с точностью определил один из лондонских адресов Шекспира. Его аргументация выглядит убедительной: Марш нашел место жительства «соседей» Шекспира по списку налоговых должников 1590-х годов в приходе святой Елены и сделал вывод, что все они жили неподалеку друг от друга. Однако остальные его выводы, особенно о предполагаемом влиянии лондонского окружения на пьесы драматурга, выглядят крайне сомнительными.
Прежде чем рассказать о находке Марша, надо пояснить, что мы знали о лондонских адресах Шекспира раньше.
В эпоху, когда не было ни телефонных справочников, ни адресных книг, оставить память о месте своего проживания можно было несколькими способами. Богатые владельцы больших домов удостаивались частых упоминаний в частных письмах, памфлетах и деловых бумагах. О более скромных арендаторах и домовладельцах мы знаем из приходских и окружных документов. (Лондон, то есть современный Сити и его ближайшие окрестности, делился на округа самоуправления, а те, в свою очередь, — на приходы.)
Сборы десятины и других местных налогов, записи о рождении и смерти и другие документы четко указывали, в каком приходе и когда проживал интересующий нас человек. Хотя закон требовал, чтобы записи делались на пергаменте, это не спасало — приходские документы часто гибли в пожарах. Великий лондонский пожар 1666 года уничтожил множество приходских архивов на западе и в центре города, но, по счастью, уцелели архивы северных и восточных приходов — в том числе и тех, где жил Шекспир.
Наконец, были и большие архивы — церковные, придворные, судебные, налоговых сборов. В архиве дворца епископа лондонского в Ламбете, например, сохранилась книга всех арендаторов и домовладельцев с начисленными им налогами за 1638 год, но к сожалению, в ней указаны лишь имена (инициалы) и фамилии мужчин, живших в каждом из лондонских приходов.
Судебные и налоговые документы помогли нам узнать о двух шекспировских адресах в северном Лондоне. В мае 1612 года Шекспир выступил свидетелем на судебном процессе по иску Стивена Беллотта к своему тестю Кристоферу Маунтджою (Монжуа), изготовителю париков. Беллотт обвинял тестя в неуплате обещанного приданого в 50 фунтов. Шекспир, как ясно из материалов дела, снимал комнату или несколько комнат в доме Монжуа в 1604 году (а возможно, и несколько лет после того) и участвовал в переговорах о помолвке, хотя и не вспомнил точную сумму, о которой шла речь.
Монжуа жили на Силвер-стрит, небольшой улочке на севере города около Крипплгейт («Ворот калек») в приходе святого Олафа. Церковь и часть домов погибла в пожаре 1666 года, а окончательный удар по планировке района нанесли бомбардировки в дни Второй мировой войны. Подробнее о жизни Шекспира в доме Монжуа можно узнать из книги Чарлза Николла.
Если вернуться еще на несколько лет назад, то во второй половине 1590-х мы найдем Шекспира не на северо-западе, а на севере города, в приходе святой Елены у ворот Бишопсгейт («Епископских»). С этим адресом связано «налоговое дело» Шекспира.
Согласно закону, в каждом округе и приходе собирали так называемый «subsidy» — налог на движимое имущество, исчисляемый по заранее определяемым ставкам. Составлялись три списка: перечень всех налогоплательщиков с указанием выставленных им сумм; перечень должников; и так называемая «памятная книга» (remembrancer) канцелярии лорда-казначея (в ней отмечалось, удалось ли в дальнейшем взыскать долг).
Фамилия «Шекспир» впервые появляется в перечне должников за 1597 год: имущество оценено в 5 фунтов, не уплачен налог в 5 шиллингов (то есть по ставке 1/20 — 1 шиллинг на 1 фунт). Перечень налогоплательщиков за этот год, увы, не сохранился, зато за 1598 — наоборот: есть список налогоплательщиков, где на те же 5 фунтов налог начислен по значительно более высокой ставке — 2 шиллинга 8 пенсов на фунт, всего 13 шиллингов 4 пенса; и утрачен список должников.
В обоих случаях вместо отметки об уплате налога стоит слово «Affid» — сокращение от латинского Affidavit. Его смысл толкуют по-разному, но обычно понимают как «показание» сборщиков о невозможности взыскать налог: то ли потому, что должник больше не живет на территории прихода, то ли потому, что он умер или скрывается.
Даже на сравнительно небольшой территории прихода Шекспир был не единственным должником: в 1597 году их было четверо, на следующий год — шестеро. Далее долг в 13 шиллингов и 4 пенса появляется в «памятных книгах» трижды. В книге за тот же 1598 год — пока без комментариев, в книге за 1599 год — с важной пометкой на латыни «в дальнейшем будет проходить по списку [графства] Сассекс», и далее исправлено на «Сарр.», то есть графство Саррей. Очевидно, Шекспир действительно сменил место жительства и писец помечает, что долг нужно перенести по новому адресу.
В книге за 1600 год, действительно, долг перенесен в раздел долгов лондонцев, живущих в графстве Саррей (Residuum Surr.), к которому относились Саутуорк, Ламбет и все районы Лондона на южном берегу Темзы, но указано, что налог начислен Шекспиру как жителю прихода святой Елены.
Что все это значило? Вероятно, Шекспир действительно какое-то время (не позже чем в 1596-7 годах) жил на севере Лондона недалеко от городской стены, но потом переехал и, может быть, уплатил налог по другому адресу или вообще в Стратфорде. Точных сведений об этом у нас нет, но и книги сохранились не полностью.
Сумма в 13 1/3 шиллингов для Шекспира явно не могла быть неподъемной — в 1597 году он купил у Уильяма Андерхилла дом в Стратфорде, знаменитый впоследствии Нью-Плейс, за 60 фунтов (то есть отдал за него в девяносто раз больше). Возможно, он уже не жил в приходе святой Елены, но срок аренды еще не истек. Об этой и других версиях можно прочесть в обзоре Алана Нельсона для сайта Shakespeare Documented.
Приход святой Елены был невелик, он занимал южную часть квартала, образованного Бишопсгейт-стрит и Сент-Мэри Экс до пересечения с Леденхолл-стрит и северную часть следующего квартала, где находился леденхоллский рынок (его овощные ряды, так называемый Herb market).
Как и все другие округа и приходы Лондона, приход святой Елены довольно подробно описан в труде Джона Стоу, лондонского хрониста и хорографа (автора детальных топографических описаний) «Обозрение Лондона» («The Suruay of London»). В последнем прижизненном издании «Обозрения» (1603; Стоу скончался в 1605-м) границы прихода описаны в целом так: от улицы Бишопсгейт на западе до дома священника церкви св. Этельбурги на севере и до улицы Сент-Мэри-Экс на востоке.
Свободного для аренды жилья там было немного, поэтому Джеффри Марш вполне логично решил изучить архивы компании торговцев кожаными изделиями (Worshipful Company of Leathersellers), которой принадлежала часть недвижимости прихода. В списках старшинства среди более сотни лондонских «ливрейных компаний» организация кожеторговцев стоит пятнадцатой и существует с конца XIV века. После Реформации им отдали упраздненный монастырь бенедиктинок: обеденный зал и покои настоятельницы они приспособили под нужды компании, в одной из построек открыли богадельню, а те, что получше, сдали внаем для дополнительного дохода.
Стоу упоминает две небольшие площади у церкви св. Елены — малую (little St. Helen's Close), где находились правление компании и зал для заседаний и обедов, а также унаследованная от бенедиктинок богадельня (almshouse), где обитали самые бедные жители прихода; и большую (great St. Helen's Close), где стояла сама церковь и более богатые дома.
Поскольку район не погиб в лондонском пожаре, мы можем доверять и более подробному описанию, которое добавил в переиздание «Обозрения» (1720) священник Джон Страйп: «малая [площадь] св. Елены <…> в ее составе один или два двора (Courts) с хорошими старыми деревянными домами, <...> некоторые населены торговцами; в нижней части — здание компании торговцев кожей (Leathersellers Hall), большое и красивое, <...> c садом».
Именно среди арендаторов компании Марш и нашел имена двух соседей Шекспира по списку должников за 1598 год — Джона Прина, или Примма, (John Prymme/Pryn) и Джона Робинсона-младшего (John Robinson the Younger). В списке они стоят сразу после Шекспира. Вероятно, и жили они действительно рядом. В списке жильцов их соседом был клерк (секретарь) компании Джон Хэттон. Отсутствие же Шекспира в списке не смущает Марша — возможно, он был субарендатором. К сожалению, Марш не уточняет, архивы за какие годы он изучил.
Историк узнал имена и некоторых шекспировских соседей, живших в других домах на той же небольшой площади перед церковью св. Елены. Прежде всего, это два доктора медицины — Эдвард Джорден и Питер Тернер.
Джорден, выпускник Падуанского университета, известен прежде всего своей книгой об истерии у женщин, где объяснял, что обвиненная в колдовстве Элизабет Джексон на самом деле страдала «удушением матки» (Suffocation of the Mother). Если Джорден был почти ровесником Шекспира, то Тернер — сын известного автора травников Уильяма Тернера — был старше на двадцать с лишним лет, получил степень доктора медицины в Гейдельберге, а в Лондоне был подвергнут штрафу в тридцать фунтов за медицинскую практику без лицензии.
Третьим «соседом» был знаменитый торговец текстилем, член соответствующей компании (Clothworkers’ Company) сэр Джон Спенсер, в 1594-95 — лорд-мэр Лондона (то есть глава выборного самоуправления лондонского Сити). Марш считает его — и справедливо — врагом театров.
Почти сразу после занятия должности, 3 ноября 1594, Спенсер написал письмо лорду-казначею (де-факто главе всей государственной службы) Уильяму Сесилу лорду Берли, в котором требовал отказать антрепренеру Фрэнсису Лэнгли, обратившемуся за разрешением построить в Саутуорке театр (будущий «Лебедь»). Аргументы были традиционными для тогдашней антитеатральной полемики: театр привлекает преступников, развращает нравы, учит слуг обманывать хозяев, потому хорошо бы все театры в окрестностях Лондона закрыть.
Однако неверно делать из Спенсера особенно активного участника войны лондонского самоуправления против театров. Почти каждый лорд-мэр (а они по закону менялись ежегодно, переизбрания были редки) посылал подобные письма, например, Уильям Уэбб в 1592 году — архиепископу Кентерберийскому. Лорд-мэр не имел исключительной власти над городом и, в сущности, выражал солидарную позицию крупнейших ливрейных компаний.
Так что остается лишь удивиться наивности Марша, который серьезно верит, что Спенсер, пока был лорд-мэром, не разрешил бы актеришке Шекспиру поселиться в приходе. Над компанией торговцев кожей Спенсер никакой власти не имел, и если бы он посмел им указывать, кого селить на их территории, а кого нет, борьба против театра мгновенно сменилась бы борьбой против узурпации свобод компании.
Неправ Марш и в том, что приход стал центром городского управления — для собраний олдерменов по-прежнему служил Гилдхолл (ратуша), а лорд-мэр мог использовать свой дом как официальную резиденцию в основном для представительских функций — например, там могли останавливаться иностранные гости или велся прием просителей.
Шекспир вполне мог наблюдать за происходящим с другой стороны площади, но вряд ли ему стоило чего-то опасаться: никого из актеров или антрепренеров не преследовали просто за их профессию (при условии, что они не нарушали закона о необходимости формально состоять на чьей-то службе; именно благодаря этому закону все лондонские труппы носили имена своих покровителей).
Конечно, нельзя отрицать, что на Шекспира могли повлиять его соседи и сама местность, где он жил, но зачем ограничиваться рамками прихода? Узкий переулок вдоль стены упраздненной церкви St. Mary Axe — и вот Шекспир в приходе святого Андрея, где еще жив знаменитый Джон Стоу. Почему бы не представить себе, как Шекспир внимает его рассказам о прошлом Лондона и Англии?
Еще один даже не переулок, а короткий проход, соединяющий площадь святой Елены и Бишопсгейт-стрит — и Шекспир у ворот дома, где когда-то жил знаменитый финансист и основатель Лондонской биржи сэр Томас Грэшем. С 1597 года, когда Шекспир еще мог жить в приходе святой Елены, его дом превратился в «третий университет» Англии — Грэшем-колледж, где специально назначенные профессора читали всем желающим публичные лекции по математике, астрономии и другим наукам. Почему бы не вообразить среди их слушателей и Шекспира?
Грэшем и похоронен в церкви святой Елены, которая чудом пережила пожары, перестройку города, две мировые войны, взрывы ирландских террористов (которые почти полностью уничтожили ее соседку — церковь святой Эрменвальды) и стоит на своем месте до сих пор.
Вся важность открытий Марша, в сущности, сводится на нет поп-шекспироведческими откровениями о том, что Шекспиру сюжеты подсказывали его знакомые. Джорден, например, якобы мог навести драматурга на идею о трех ведьмах в «Макбете» (раз он защищал обвиненную в колдовстве). Но в источнике легенды о Макбете — «Хрониках Англии, Шотландии и Ирландии» Рафаэля Холиншеда — уже есть таинственные «вещие сестры».
Неужели, не прочитав книгу Джордена, нельзя было употреблять слово mother в значении «матка» (как это сделано в «Короле Лире»)? И зачем знакомиться с Тернером, чтобы прочитать составленный его отцом травник? Влияние соседей в качестве источника уникальной информации Марш видит даже в пьесах, написанных годы спустя («Король Лир», «Макбет»), словно Шекспир ждал возможности поделиться тем, что узнал за обедом у доктора Джордена. «А иначе откуда ему знать об Италии?» — спрашивает Марш.
Аргументация Марша чрезвычайно слаба: Шекспиру «приходилось быстро писать пьесы, газет тогда не было, а книги было трудно достать» («books were pretty unusual»). Но еще в середине XX века Джеффри Буллоу составил свой знаменитый восьмитомник из источников шекспировских пьес — и все это письменные источники. Сравнивая их текст с шекспировским, невозможно не увидеть в последнем сложную работу с письменным словом, которую вел драматург.
Картину, которую воображает себе Марш: молодой провинциал жадно впитывает мудрые мысли своих прогрессивных, европейски образованных соседей, можно назвать лишь крайне наивной. Разве культурная значимость шекспировского театра только в его «прогрессивности»? Разве он — только иллюстрация общественной мысли? Стоит ли возвращаться к попыткам насильно посадить Шекспира на паровоз прогресса, которые, казалось, потерпели поражение десятилетия назад — во всех своих версиях, от либерально-виговской до коммунистической?
Теперь они приходят в новом облике — «правильного», джентрифицированного района, в котором Шекспир воспитывается для будущих литературных подвигов. Как правильно заметила шекспировед Кейт Молтби, если так ограничивать источники шекспировского вдохновения, это сужает его, а не расширяет.
Да и «джентрификация» в XVI веке была совсем другая: бок о бок с «престижными» районами соседствовали трущобы и опасные места. За воротами Бишопсгейт, например, против сумасшедшего дома («Бедлама») стоял богатый особняк Фишерз Фолли, а чуть дальше была так называемая «маленькая Франция» — несколько улочек, где в тесноте жили бедные эмигранты-гугеноты. Здесь же — толчея в больших трактирах, где останавливался поток въезжающих в Лондон с севера.
Для того чтобы написать шекспировские пьесы, жить в обществе «солидных господ» было необязательно (да еще и объяснять, как это делает Марш, знакомство с ними «необходимостью ходить в церковь» по воскресеньям). Доказать это можно очень просто — из прихода святой Елены Шекспир (возможно, не сразу) переехал в 1596 или 1597 года в гораздо менее престижный Саутуорк. Повод почти очевиден: закрытие «Театра» из-за арендных споров с владельцем земельного участка сделало невозможным продолжать работу на севере Лондона.
Если раньше Шекспир жил в двадцати минутах от театра (по Бишопсгейт-стрит дойти до городских ворот, пройти далее мимо церкви святого Ботольфа и Бедлама), то теперь ему было бы очень далеко, наоборот, спускаться по Бишопсгейт, Грейсчерч и Нью-Фиш-стрит к лондонскому мосту, переходить его и потом по местами заболоченному Саутуорку добираться до театров.
К сожалению, документов о жизни Шекспира на южном берегу Темзы (кроме кратких упоминаний о Саррее, приведенных выше), не сохранилось, если не считать жалобы некоего Уильяма Уэйта на уже известного нам Фрэнсиса Лэнгли, Уильяма Шекспира и двух женщин из прихода Христа Спасителя в Саутуорке.
На обвинение Уэйта в угрозе его жизни Лэнгли ответил аналогичной жалобой уже на самого Уэйта и некоего Уильяма Гардинера. Чем закончилось дело, мы не знаем (скорее всего, штрафом). Мы не знаем даже, тот ли Шекспир имеется в виду (хотя с Лэнгли они, вероятнее всего, были знакомы) — не знаем, но конечно, логичнее видеть Шекспира в кругу актеров и театральных предпринимателей, тем более в тот момент, когда театральная жизнь перенеслась с севера на юг Лондона.
Владимир Макаров