Для того чтобы подтвердить свою научную квалификацию, ученому необходимо написать и защитить соответствующую работу — диссертацию. Во всем мире при оценке таких работ очень высоко ценится самостоятельность и оригинальность исследователя. Однако не все соискатели соответствуют этому критерию: есть и немалая доля тех, кто не стесняется заниматься плагиатом, то есть заимствованием фрагментов чужих научных текстов и, соответственно, присвоением себе чужих академических заслуг. Как известно, есть такие недобросовестные ученые и в России. Ученые из Центра институционального анализа науки и образования Европейского университета в Санкт-Петербурге решили изучить этот феномен подробнее: какая доля докторских диссертаций не соответствует академическим стандартам, представители каких дисциплин чаще идут на подлог и по каким причинам. Об этом рассказывает один из авторов исследования, профессор факультета социологии и философии Михаил Соколов.
Обвинение в незаконном присвоении плодов чужого труда — одно из самых тяжких в академической жизни. В последние годы оно стало звучать в России особенно часто. Разоблачения группы «Диссернет» коснулись многочисленных политиков, чиновников и администраторов от науки и образования, а также рядовых преподавателей высшей школы.
Можно подумать, что волна разоблачений началась именно сейчас, поскольку в эпоху всеобщего копипейста заимствовать стали больше и чаще. Так ли это на самом деле — спорный вопрос.
То, что диссертации часто неоригинальны, а крупные администраторы пользовались услугами, аналогом которых служат современные «диссертации под ключ», было известно уже в советские времена. Академических начальников, заставляющих подчиненных работать на свою степень, высмеивали в журнале «Крокодил», а Мосфильм в 1979 выпустил сатирическую комедии с участием звезд советского кино о подпольной диссертационной фабрике.
Многочисленные недавние скандалы могут отражать, скорее, то, что появился эффективный инструмент разоблачений — программное обеспечение, сравнивающее данный текст со множеством написанных ранее текстов и позволяющее точно идентифицировать источники и долю заимствования.
«Антиплагиат» и родственные ему программы позволяют точно и доказательно ответить на вопрос, было заимствование или нет, а их наиболее изощренные версии могут идентифицировать даже парафраз — ситуацию, когда кто-то переписал чужой текст своими словами, используя его в качестве подстрочника.
Это не снимает проблему того, что кто-то может украсть чужую идею, не заимствуя слов вовсе (например, поставить эксперимент, придуманный другим человеком, и выдать себя за его автора). Можно предположить, однако, что заимствование слов и заимствование идей будут по крайней мере коррелировать друг с другом — те, кто берет одно, берет и другое; в конце концов, невозможно взять текст целиком и НЕ забрать содержащиеся в нем идеи.
Однако, хотя скандальные разоблачения плагиата в диссертациях политиков имеются в изобилии как в России, так и за ее пределами (например, скандалы с цу Гуттенбергом в Германии, Моникой Коули в США, Лаурой Хухтасаари в Финляндии), до сих пор никто не пытался оценить общий масштаб бедствия — уровень распространения плагиата во всех диссертациях, защищенных в какой-либо стране, что позволило бы сравнить, например, строгость соблюдения прав интеллектуального авторства в разных науках.
В России имеется статистика распределения диссертаций с некорректными заимствованиями, выявленных «Диссернетом», по дисциплинам. Однако применительно к этим данным необходимо сделать две оговорки. Во-первых, «Диссернет» охотился в первую очередь на крупную рыбу — министров, депутатов, ректоров вузов, директоров школ — и уделял меньше внимания непубличным фигурам.
Во-вторых, «Диссернет» стремился максимизировать свой улов, ища по гнездовому признаку: если в диссертационном совете защищалась одна одиозная диссертация, проверялись остальные диссертации оттуда же; если научный руководитель выпускал на защиту одного диссертанта с полностью скопированной диссертацией, проверялись остальные птенцы того же гнезда.
Хотя и то, и другое совершенно оправданно в условиях, когда необходимо максимизировать число общественно значимых разоблачений, картина, которую порождает подобный алгоритм поиска, может оказаться существенно искаженной. Министры и ректоры вузов обычно, в силу специфики своей деятельности, защищаются по экономике или праву. Соответственно, начиная поиск с них и концентрируясь на их окружении, мы рискуем получить выборку, в которой будут избыточно представлены эти дисциплины и недостаточно — все остальные.
Чтобы посмотреть, имелись ли под этими опасениями основания, необходимо или проверить все диссертации, или сделать репрезентативную выборку, в которую любая защищенная диссертация сможет попасть с равными шансами. Разницу между этим подходом и подходом «Диссернета» можно сравнить с разницей между грибником и биологом. Грибник хочет найти как можно больше грибов и поэтому, найдя один белый гриб, внимательно осматривается вокруг в надежде, что найдутся другие. Биолог же хочет понять, сколько всего в лесу грибов и каких.
Биолог делит лес на равные квадраты и проверяет каждый десятый или каждый сотый квадрат, фиксируя все, что в нем найдется. Последний подход был реализован в исследовании Центра институционального анализа науки и образования Европейского университета в Санкт-Петербурге, в рамках которого через «Антиплагиат» была пропущена случайная выборка из 2468 докторских диссертаций, защищенных за десятилетие с 2006 по 2015 год (подробное описание процедуры можно найти в препринте).
С 2006 года объявления о докторских защитах и авторефераты в обязательном порядке вывешиваются на сайте ВАК, соответственно, скачав их, мы были уверены, что получили полную перепись всех защит. Затем мы сформировали выборку в 2600 единиц — 9,3 процента ото всех, защищенных за эти годы. Некоторые тексты диссертаций были недоступны или их не удалось распознать, так что выборка затем сократилась до 2468. Тем не менее, она точно отражала генеральную совокупность по дисциплинам, годам и территориальным локализациям.
Более поздние годы мы не брали, поскольку ожидалось, что из-за повсеместного распространения «Антиплагиата» (который уже широко применялся к 2010 году) и активности «Диссернета» (с 2013 года) копипейст к этому времени практически сойдет на нет. Как оказалось, эти ожидания были ошибочными.
Нашей первой задачей было описать распределение долей заимствования. Мы выяснили, что средняя доля заимствований составляет 19,1 процента (медианная — 13,9 процента). Распределение имеет тяжелый правый «хвост».
Границы нижнего по объему заимствований квартиля проходят на уровне 7 процентов плагиата (предельная доля того, что может объясняться ошибками «Антиплагиата» при распознании «законных» цитирований). Границы верхнего квартиля располагаются на уровне 26,3 процента — более четверти объема диссертации. 6,1 процента авторов заимствовали свыше 50 процентов своей работы.
Это распределение само по себе достаточно неожиданно. Читая результаты расследований «Диссернета», мы можем представить себе, что наличие плагиата противопоставляет большое число честных ученых — которые не берут у других ничего — небольшому числу отщепенцев. На самом деле «нормальный», в статистическом смысле, российский доктор наук — это не тот, кто не берет ничего; это тот, кто копипейстит порядка 1/6 своей работы. Он отличается и от чистоплюя, который не пользуется чужими текстами вообще, и от пирата, который берет сколько сможет.
Что происходит в голове у людей, которые таким образом используют чужие тексты? Статические данные не позволяют нам, разумеется, заглянуть в чужое сознание и непосредственно наблюдать побудительные мотивы поступков других людей. Но мы можем проследить, какие категории индивидов заимствуют чужой текст, и на этом основании сделать вывод о том, почему они это делают.
В исследованиях девиантного поведения есть три больших группы подходов к объяснению того, почему одни люди нарушают какой-то закон или моральную норму, а другие — нет.
Во-первых, нарушители и ненарушители могут отличаться тем, что в отношении нарушителей воспитательные усилия общества по какой-то причине потерпели крах и они не усвоили его норм и ценностей. Причиной могут быть психологические особенности, или неблагополучие в семье, или, скажем, взросление в условиях общесоциального кризиса, когда общий уровень морального контроля ниже, чем в более благополучные периоды.
Второе объяснение указывает на рациональные мотивы. Для некоторых людей отдача от преступления по сравнению с отдачей от какого-то законного, способа заработать себе на жизнь и сделать карьеру выше, чем для других.
Одни идут читать лекции в университет, а другие — грабить ювелирный магазин не потому, что профессор впитал здоровые моральные ценности, а грабитель — нет, а потому, что профессор не знает, где взять оружие и куда сбыть награбленное, поэтому его шансы обогатиться за счет ограбления невелики. Напротив, грабитель все это знает, но не владеет ни одним ремеслом, которое позволило бы ему прилично заработать честным трудом. Их отличают не ценности — оба хотят денег и почета — а структура возможностей.
Наконец, третье объяснение девиантного поведения исходит из того, что преступление членов одной группы — это результат того, что границы закона определяет другая группа по своему произволу. То, что Робин Гуд стал браконьером, объясняется не его личными или социальными особенностями, а тем, что норманнские завоеватели объявили охоту в Шервудском лесу преступлением и прислали шерифа вешать саксонских крестьян за то, чем столетиями занимались их предки.
У соприкасающихся групп могут быть разные нормы, и если одна из групп доминирует, то поведение членов другой группы оказывается девиантным, даже если среди них самих оно не воспринимается как предосудительное.
Что точнее описывает ситуацию с плагиатом? Мы не видим, что происходит в голове у людей, занимающихся копипейстом научных работ, но мы можем предположить, к какой группе людей они относятся.
Если плагиат — это результат недостаточной социализации, то те, кто в нем замечен, скорее всего, будут одновременно склонны к другим формам академической нечестности. Например, они будут всеми способами «накручивать» свои цитатные показатели и печататься в мусорных журналах.
Кроме того, они, вероятно, будут сконцентрированы в специальностях, наиболее популярных в последние десятилетия, — праве, экономике и менеджменте. Экспансия этих дисциплин, вызванная взрывным спросом, привела в них множество случайных людей, которые никогда не занимались наукой (в лучшем случае — преподавали марксистскую политэкономию во времена СССР) и никаких ценностей научного сообщества не усвоили.
С другой стороны, если плагиат — это результат рационального выбора, то можно предположить, что к нему в первую очередь будут прибегать те, у кого наименьшие шансы получить степень честно — слабые ученые, работы которых не печатают в приличных журналах и не цитируют, вынужденные работать в периферийных научных организациях.
Кроме того, если плагиат — это рациональная, хотя и рискованная стратегия, доля некорректных заимствований должна была бы пойти вниз, когда «Антиплагиат» и «Диссернет» взялись за дело.
Наконец, некорректные заимствования могут быть результатом разночтений по поводу того, что корректно или хотя бы допустимо, а что — нет. Политика нулевой терпимости к плагиату восторжествовала в значительной части мировой академии, но возможно, что в России сложились более снисходительные нормы по крайней мере к некоторым видам заимствований — например, заимствованию вспомогательных составляющих научного текста (описаний экспериментов и данных, обзоров литературы) или заимствованию текстов, на которые у индивида есть определенные права (например, заимствованию научным руководителем текстов своих бывших аспирантов).
Если эта гипотеза верна, и мы имеем дело с разными наборами норм, то переменными, отличающими заимствователей от незаимствовавателей, будет прежде всего интенсивность соприкосновения ученого с мировой публикационной культурой — работа в ведущих университетах и РАН с их более глобализированной средой, защита в «мировых городах» — Москве и Петербурге, опыт публикаций в международных изданиях.
Что из этого верно в отношении плагиата в российских докторских? Прежде всего, хотя существуют драматические различия в средних долях плагиата между дисциплинами (от почти 30 процентов в сельскохозяйственных науках до 6-7 процентов в физико-математических и филологических), связь между этой долей и степенью экспансии между 1995 годом (когда число защит в постсоветской истории было минимальным — около 14 тысяч) и 2006-м (когда оно, наоборот, было максимальным — немногим менее 30 тысяч) далека от однозначной.
Из трех дисциплин с самыми высокими долями заимствований — сельскохозяйственных, юридических и химических наук — первые выросли больше всех прочих, а вторые и третьи — практически не выросли или даже сжались (химические), причем в случае с химическим науками широкое распространение некорректных заимствований в них никак нельзя отнести на счет притока марксистских философов или спроса со стороны чиновников.
Далее, нет практически никаких значимых различий между теми, в чьих диссертациях была большая доля заимствований, и теми, в чьих ее не было, по их индивидуальным библиографическим профилям — заимствовавшие много не отличались от заимствовавших мало по числу цитирований их работ или склонности публиковаться в мусорных журналах.
Единственное различие касалось того, что доля некорректных заимствований у тех, кто публиковался в международных журналах, была ниже, чем у тех, кто этого не делал.
Существовали определенные региональные и институциональные различия, подробнее описанные в препринте — диссертации, защищенные в Москве и Петербурге, содержат меньшую долю заимствований, чем защищенные в Приволжском или Южном федеральном округах, а диссертации, прошедшие сквозь советы ведущих университетов (входящих в программу 5/100) и РАН, содержат меньше заимствований, чем защищенные в рядовых университетах.
Наконец, с 2012-го по 2015 год действительно произошел некоторый спад в доле некорректных заимствований, однако эффект не превышал 5 процентов — гораздо меньше, чем можно было бы ожидать, если бы мы имели дело с рациональными преступниками, предвидящими неизбежное разоблачение.
Суммируя все эти наблюдения, можно предположить, что за львиную долю случаев, распознаваемых как некорректные заимствования, отвечают альтернативные нормы. «Антиплагиат» в этом смысле воплощает собой шерифа Ноттингемского, который заявил вилланам, что все, чем они и их предки занимались на протяжении многих поколений, отныне вне закона.
Это не значит, что, помимо этих массовых — и, в некотором роде, доброкачественных — заимствований, нет злокачественных и по любым меркам одиозных (когда, например, соискатель защищает чужую диссертацию, заменив лишь титульный лист). Однако в статистическом отношении такие тексты составляют ускользающее меньшинство.
Это не значит также, что мы — как то предполагает сравнение с шерифом Ноттингемским — должны встать на сторону вилланов. В конце концов, глядя с позиций сегодняшнего дня, шериф, спасавший леса и оленей, не выглядит таким уж безусловным злодеем. Не все системы правил одинаково хороши, и есть все основания считать, что под сдвигом мировой науки к принципу нулевой терпимости к плагиату есть некоторые рациональные основания.
Но не стоит и упрощать ситуацию, предполагая, что «Антиплагиат» предоставляет в наши руки простое средство отличить хороших ученых от плохих.