В «Издательстве Европейского университета в Санкт-Петербурге» вышло учебное пособие Ю.А. Сафроновой «Историческая память: введение». Книга представляет собой вводный курс в область исследований коллективной памяти и знакомит читателя с основной терминологией, идеями и авторами, чьи работы сформировали основы изучения исторической памяти. Кроме того, автор пособия затрагивает конкретные темы, выделяемые в рамках исследований коллективной памяти, и объясняет, зачем сегодня необходимо анализировать историческое сознание, коллективную и культурную память малых и больших сообществ.N + 1 предлагает читателям познакомиться с отрывком, в котором рассматриваются удачные и неудачные примеры использования прошлого в настоящем, а также проясняются истоки и значение термина «историческая политика».
Последняя глава учебного пособия посвящена использованию прошлого для достижения целей, диктуемых днем сегодняшним. В ней читатель не найдет рецептов, как именно нужно обращаться с прошлым, чтобы добиться политического успеха или стать властителем дум, как французский интеллектуал Пьер Нора. Здесь представлены различные подходы к тому, как возможно изучать удачное или не слишком удачное использование прошлого различными акторами в различных обстоятельствах и с разными намерениями.
Как во всех остальных случаях с многочисленными течениями внутри memory studies, в этом также можно наблюдать удивительное многообразие определений для обозначенного в заглавии предмета исследования: историческая политика, политика памяти, а также публичная история и даже прикладная история. В английском языке, который служит lingua franca современного академического мира, наблюдаем то же многоголосие: memory politics, politics of remembrance, politics of history, past politics, public history, applied history и даже history marketing. Внимательный читатель заметит, что на русском языке говорят о политике, а на английском — о «политиках». Кроме различия смыслов, вкладываемых в разные понятия, с помощью которых анализируется использование прошлого, можно говорить и о региональных особенностях, так как терминология варьируется от страны к стране. Примечательно, что статья об использовании прошлого в Восточной Европе скорее будет содержать понятие memory politics, а в Западной — politics of remembrance. При этом конвенции относительно содержания каждого из этих понятий в принципе отсутствуют.
Коллективная память и те институты и практики, которые ее создают, поддерживают и репродуцируют, служат созданию «воображаемых сообществ», с которыми индивиды идентифицируют себя и которые дают им чувство принадлежности к определенному месту и к определенной истории. Проблематика инструментализации памяти была обозначена уже в работах Хальбвакса. С его точки зрения, коллективная память всегда опосредована сложными механизмами как сознательного манипулирования со стороны элит, так и неосознанного усвоения ее членами определенного сообщества. Социальные рамки не только конструируют значение прошлого для памяти индивида, но также создают историческое воображение, которое обусловливает отбор и интерпретацию фактов прошлого.
Неизбежность инструментализации памяти хорошо демонстрируется двухчастной моделью Я. Ассмана. В момент, когда со смертью очевидцев коммуникативная память переходит в культурную, в процесс поддержания последней включаются различные институты, воспроизводящие многообразные практики обращения с прошлым. Очевидно, что мобилизация памяти и коллективных представлений о прошлом является неотъемлемой частью политического процесса на протяжении последних столетий. Герберт Хирш так пишет об этом: «…контроль над памятью является формой власти. Люди, занимающие позиции, позволяющие им манипулировать памятью и, с ее помощью, символическими ценностями общества или группы… обладают политической властью» (Hirsch 1995: 23).
Политолог Ольга Малинова подчеркивает изменения, которые произошли в практиках обращения с прошлым в конце XX — начале XXI в. В качестве основных причин она называет трагические события XX в., превратившие новейшую историю в часть личного опыта миллионов людей. Кроме того, произошел целый ряд важных изменений в разных сферах жизни: всеобщее образование превратило обязательный школьный курс истории в инструмент социализации человека, новые технологии сделали его виртуальным участником исторических событий, а активное развитие «социокультурной инфраструктуры памяти» побуждает «вспоминать» коллективное прошлое. Все эти процессы, как утверждает Малинова, сделали прошлое предметом политики (Малинова 2017: 6–7). Наиболее широким понятием, с ее точки зрения, является «политическое использование прошлого», т. е. «любые практики обращения к прошлому в политическом контексте вне зависимости от того, складываются ли они в последовательную стратегию» (Малинова 2017: 9).
Современные политики используют исторические аналогии, чтобы обсуждать важные вопросы дня сегодняшнего, манипулируют памятью, чтобы легитимизировать изменения или их отсутствие, опираясь на мифы основания, важные для определенного сообщества. Далеко не всегда их целью является формирование определенной концепции прошлого. Хотя, как правило, дебаты о прошлом идут внутри одного сообщества, память может превращаться и в инструмент международных отношений. Так, в разгар правительственного кризиса в Греции в 2012 г., вызванного финансовым коллапсом, редкое издание обходилось без изображения федерального канцлера Германии Ангелы Меркель в нацистской форме, поскольку греки видели в ФРГ главную причину своих бед (Fleischhauer 2012).
Немецкий политолог Эрик Мейер подчеркивает, что память является легитимным предметом исследования для политических наук, в особенности если речь идет о переходных ситуациях, возникающих при смене режимов. Он выделяет целый ряд направлений, в рамках которых необходимо изучать использование прошлого:
Малинова подчеркивает, что политика работает не со всем репертуаром знания о прошлом, а с его актуализированной версией (usable past), т. е. «репертуаром исторических событий, фигур и символов, которые наделяются смыслами, в той или иной мере значимыми для современных политических и культурных практик» (Малинова 2017: 9).
Хотя многие исследователи сегодня пишут о необходимости изучать процессы принятия решений, институты памяти и используемые ими ресурсы, большинство работ строится, как правило, вокруг изучения дискурсов, а не практик (Meyer 2011: 179). Проблема в том, что при таком подходе упускаются из виду такие коммеморативные практики, как сооружение памятников, создание экспозиций музеев, а также формирующиеся вокруг них ритуалы, способные влиять на политику памяти не в меньшей степени, чем самые авторитетные тексты. Таким образом, под политикой памяти следует понимать всю сферу публичных стратегий в отношении прошлого (Миллер 2009: 7).
Кроме изучения использования прошлого как инструмента политического процесса, которое сегодня становится «важной новой сферой» для политических наук (Verovšek 2016: 2), не следует упускать из виду и другую сторону — роль профессионального историка в инструментализации коллективной памяти. Историк Алексей Миллер, ссылаясь на исследование Хейдена Уайта, пишет о необходимости признать, что историк не может оставаться нейтральным. Политические взгляды конкретного ученого оказывают влияние на его работы хотя бы в выборе темы и методологии научного поиска, что, разумеется, не предполагает неизбежной политической предвзятости или политической ангажированности. С другой стороны, он считает, что в процесс политизации прошлого включены также читатели исторических работ, коль скоро они ищут в них ответы на актуальные вопросы современности (Миллер 2009: 7).
Историческая политика — это «набор практик, с помощью которых отдельные политические силы стремятся утвердить определенные интерпретации исторических событий как доминирующие» (Миллер 2009: 10). Как пишет Мейер, то, что противоречия в интерпретации прошлого вообще способны нести политический заряд, проистекает из ориентирующей функции истории.
Конфликты, как правило, происходят не вокруг фактографии и даже не вокруг верности интерпретаций, предлагаемых внутри академического сообщества. Их ареной становится публичная сфера, а предметом — борьба за прошлое. С точки зрения Мейера, для того чтобы изучать историческую политику, необходимо ставить вопросы о том, «как и кем, а также какими средствами, с какими намерениями и с какими последствиями прошлый опыт используется и становится политически значимым» (Meyer 2010: 176).
Генеалогию термина «историческая политика» возводят к немецкому Geschichtspolitik, возникшему в начале 1980-х гг. в ходе знаменитого «спора историков». Тогда федеральный канцлер Гельмут Коль назначил своим политическим советником историка Михаэля Штюрмера и попытался произвести «морально-политический поворот», с тем чтобы сделать недавнее прошлое Германии более позитивным. В ходе спора историков Geschichtspolitik была отвергнута, не успев начаться, а само понятие имело исключительно негативное значение. В 2004 г. этот термин заимствовали польские интеллектуалы, также поставившие целью утверждать патриотизм с помощью истории и противостоять «искажениям» национального прошлого (Миллер 2009: 8–9). Миллер отмечает этот момент как отправную точку для интенсификации использования истории в политических целях, которую можно наблюдать во всех странах Восточной Европы в начале XXI в. (Миллер 2012: 7).
Для многих исследователей понятия «политика памяти» и «историческая политика» являются синонимами. Например, Копосов в книге «Память строгого режима. История и политика в России» пишет их через запятую, поясняя, что хотя термин новый, явление очень старое: «...во все времена и во всех странах различные общественные силы стремились навязать согражданам свое понимание прошлого» (Копосов 2011: 52). Миллер, напротив, настаивает на том, что понятие «историческая политика» не тождественно «политике памяти». С его точки зрения, историческая политика — это «особая конфигурация методов, предполагающая использование государственных административных и финансовых ресурсов в сфере истории и политики памяти в интересах правящей элиты» (Миллер 2012: 19). Историческая политика может рассматриваться как частный случай политики памяти. Ее особенностями являются конфронтационность и монологичность: прошлое превращается в оружие борьбы на внури- и внешнеполитическом фронте.
Миллер выбирает термин «историческая политика» для того, чтобы зафиксировать принципиальную новизну процессов, проявившихся в последние десятилетия, в особенности в посткоммунистических обществах. Для него важно, что историческая политика может существовать только в демократических режимах, так как она предполагает конкуренцию интерпретаций и возможность общественных дебатов, которые обеспечиваются только свободой слова. Противопоставляя эту ситуацию той монополии на интерпретацию прошлого, которая существовала в авторитарных системах советского типа, Миллер подчеркивает, что именно плюралистичность общественной сферы (или ее имитация) вынуждает тех, кто стремится утвердить свою интерпретацию прошлого в качестве единственно верной, изобретать новые «стратегии легитимации вмешательства в историю и политику» (Миллер 2009: 10–11). Анализируя ситуацию в Восточной Европе, Миллер выделяет несколько групп методов исторической политики:
Те, кто сегодня практикует историческую политику, рассматривают ее исключительно в позитивном ключе и, кроме того, настаивают на ее обыденности и традиционности. В своей деятельности они руководствуются идеями необходимости борьбы с внешним и внутренним врагом, ареной для которой становятся история и память. Обратной стороной этого процесса является желание дать позитивные основания для патриотического чувства внутри страны.
Исследователи исторической политики, как правило, не разделяют их энтузиазм. Так, немецкий историк Эдгар Вольфрум понимает под исторической политикой «политическую сферу», в которой различные акторы извлекают из истории «политические выгоды». С его точки зрения, историческая политика часто служит политико-инструментальным способом обращения с историей и историографией с целью повлиять на современные дебаты. Кроме краткосрочного эффекта достижения сиюминутной политической выгоды, историческая политика в перспективе способна оказывать влияние на политическую культуру конкретного общества. «Конфликты внутри поля исторической политики могут рассматриваться как утверждение и обновление специфических ценностных моделей, паттернов поведения и системы убеждений, которые — если рассматривать их в долгосрочной перспективе — фреймируют и изменяют политическую культуру», — пишет Вольфрум (Wolfrum 1999: 29). Миллер пишет о негативных последствиях исторической политики для профессиональных историков и для общества: «…разрушается пространство для диалога по проблемам истории, а с ним… плодотворные способы общественного обсуждения прошлого как общего достояния» (Миллер 2012: 20).
Полностью читайте:
Историческая память: введение: учебное пособие / Ю.А. Сафронова. — СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2019. — 220 с.