Абсолютное большинство людей с камерами едет в Кению в августе, потому что в августе в Кении можно снять одно из самых потрясающих зрелищ в мире: великую миграцию гну через реку Мара. Больше, чем приезжие люди с камерами, этому шоу рады только местные крокодилы. Потому что крокодилы, живущие на месте переправы, едят всего один раз в год — вот именно в августе. Но так, что до следующего августа хватает.
Поэтому мы с режиссером на всякий случай поехали в Кению в январе.
Найроби
Прилетаем в Кению — а там Найроби. Найроби знаменит тем, что делать в нем совершенно нечего. Разве что сходить в пригородный нацпарчок покормить жирафа и потрепать носорога за холку. Отель Буш энд кэмп, где мы отвисали свои первые адаптивные сутки и ждали сафарийник, как раз рядом с этим нацпарком, так что сходили, покормили, потрепали. Хороший жираф, хороший носорог, что. Но больше — решительно нечего. Ну, можно еще в пробке постоять. По возможности старайтесь избегать Найроби.
Хашим
А утром приехал сафарийный минибас с гид-драйвером Хашимом за штурвалом и повез нас на север в первый нацпарк, в Самбуру. Сам Хашим из Момбасы, с океана. Моторный такой. Все повторяет по три раза: «В Самбуру приедем в два часа. В два часа. В Самбуру мы приедем в два часа. И будет ланч. Ланч. Ланч». Мне нормально, потому что кенийский английский я иногда вот как раз только с третьего раза. А режиссер поначалу очень страдал. Но потом привык и даже втянулся. И под конец мы уже сами за Хашимом повторяли:
Х: — До Малинди осталось 60 километров.
С: — 60 километров.
Ж: — 60 километров. Что-то много.
С: — 60 километров много, да.
Х: — Зато 60 километров — и Малинди!
В общем, хороший оказался мужик Хашим. Водил хорошо, помогал в съемочных исканиях как локейшн-скаут, отмазывал от рейнджеров (туристам без спецлицензии нельзя выходить из машины на территории нацпарка, потому что типа опасно, но нам было надо, не взирая), и вообще был молоток. И, главное, говорил с каждым днем все меньше, так что под конец даже совсем и не надоел. Для платного друга на десять дней это качество — бесценно.
Самбуру
Едем на север от Найроби, мимо белого клыка горы Кения (— Видите, наверху снег! Снег! — Хашим, а ты когда-нибудь трогал снег? — Неет... Нет. Нет, никогда!) в сторону эфиопской и суданской границ. Сухо, пыльно, пустынно, народ живет бедный и не особо благостный. Если остановиться, машину облепляют худые граждане с бегающими глазами и суют в окна бисерные браслеты, одновременно очень жалостно и очень агрессивно. Поодаль машут дети, и взгляд у них совсем не детский. В Кении дети везде машут, но везде как-то весело и просто так. А тут — нет. Сомалиан пипл, сомалиан — то ли объясняет, то ли извиняется Хашим.
Оторвавшись от кенийских сомалийцев, сворачиваем с трассы, пылим по грунтовке — и въезжаем в наш первый нацпарк. Вот, кажется, ворота посреди полупустыни, ну что за ними может измениться. А вот поди ж ты. Всё. За воротами Самбуру начинается то, что мы читали и смотрели про Африку, чтобы начать о ней мечтать. Желто-оранжевая саванна, зеленый буш, черные зонтичные акации, голубоватые горы на горизонте. Жираф стоит прямо вот он. Смотрит. Страус тоже вот он.
— Это сомалиан острич. Видите, ноги и шея черные. Если африканский страус, то ноги и шея розовые. А этот — сомалиан.
Сомалиан страус, в отличие от сомалиан пипл, выглядит абсолютно довольным жизнью. В кустах прядают ушами нежнейшей красоты газели с длинными шеями и глазами.
— Это геренук, жираф-газель: у нее шея почти как у жирафа, и она встает на задние ноги и ест верхние ветки, как жираф, поэтому жираф-газель. Аа, геренук, геренук, так вот он какой!
Под кустами ходят крошечные дик-дики, самая маленькая африканская антилопа, вечное Бэмби. Поодаль стоят рогатые прелести побольше:
— Это газель Гранта. А у газели Томпсона — полосочка вот тут. А это антилопа импала. Импала. У нее рога вот такие. У газелей не такие, нет, нет. А это антилопа орикс.
В голове уже каша из антилоп и газелей, но это пройдет. Едем в самый дальний отшиб Самбуру, и восторг что-то все растет и растет. Долина реки. Чистое Лимпопо. Веселые ветвистые пальмы, огненная пойма в зеленой опушке. Посреди отмели стоит марабу и лежит крокодил. Бегемоты в речке лежат кабачками и говорят «Хо-хо-хо». А потом раз — и прямо на дороге валяется хорошая годная львица. А в кустах поодаль еще парочка, самка с молодым безгривым самцом. В Самбуру львов мало, но все же нашлись, чтобы нас встретить. Лежат, жмурятся и так им хорошо. Хашим троекратно шепчет: «У них медовый месяц» и «Вот вы везучие!». Везучие мы, а медовый месяц у них. ОК.
А потом доехали до нашего лоджа. На берегу речки с бегемотами, у самого подножья сиреневых гор. И это был контрольный в голову. Ин зе мидл оф ноувеар стоит такой Хилтон имени Ливингстона. Маленькие, но пятизвездочные бунгало, лиловый негр вам подает манто, у бассейна чинно играют верветки. Я слышала, что в хороших кенийских лоджах совсем охренели, но все равно не была готова. Даже закаленный режиссер не был готов, так что все ходил и извинялся: ну это уже, конечно, лишнее...
И, главное, кроме нас — никого. Только на обеде появилось семейство датчан и тут же снова исчезло. А после обеда, такого же неприличного, как и все остальное, мы поехали на вечерний геймдрайв. И на нем тоже все было так, что Серже сказал:
— Мне кажется, лучше уже не будет.
И две вещи меня поразили. Как можно в одну фразу вместить весь отпущенный человеку запас восторга и пессимизма одновременно. И — в первый раз в Африке, в первый день первого сафари, откуда он это знал. Лучше, чем в Самбуру, и правда не было нигде.