Основы научного феминизма

Январь 1958 года, Wall Street Journal пишет о недавно анонсированной государственной программе стипендий, в рамках которой правительство США полностью или частично оплатит учебу 10 тысячам студентов, проявивших себя в математике и естественных науках.

Чиновники ожидают, что примерно треть стипендий достанется девушкам. Wall Street Journal в лице его корреспондента Артура Лэка обеспокоен: поступив в колледж, некоторые женщины бросают учебу, чтобы выйти замуж. Другие, закончив учиться, тоже выходят замуж, заводят детей и по крайней мере прерывают свою карьеру, а то и вовсе заканчивают ее, пишет корреспондент.

«Поэтому часть государственных денег неизбежно уйдет на подготовку ученых, которые экспериментируют только с разными видами стиральных порошков, и математиков, сфера деятельности которых ограничена сложением сумм в чеках за продукты», — написано на первой полосе WSJ.

Через две недели газета напечатала отклики читателей, в том числе критическое письмо активистки Американской ассоциации женщин-выпускниц университетов (AAUW) Сьюзен Сполдинг. Отметив довольно дикую аргументацию автора статьи, Сполдинг пишет: если женщины и вынуждены по семейным обстоятельствам уходить из науки (а уходят не все), то считать их образование напрасной тратой денег как-то странно. Эти женщины уходят, чтобы воспитывать детей, из которых потом получаются ученые, и в целом ведут себя как образованные граждане своей страны.

За 70 с лишним лет до этого предшественница AAUW, Ассоциация выпускниц колледжей, провела корпоративный опрос и вместе с бюро статистики штата Массачусетс пришла к выводу: поразительно, но нет, что бы там ни говорили некоторые видные мужи, не похоже, что университетское образование неизбежно приводит к проблемам с женским здоровьем и бесплодию.

Итак, в эфире «Еще пятьдесят способов доказать, что ты не верблюд», или обещанные истории о женщинах и мужчинах в американской науке.

Бостонская рулетка

Профессор MIT Нэнси Хопкинс долго работала с вирусами — вместе с Джеймсом Уотсоном и Барбарой Макклинток, например. А потом, в 1989 году, поработав в лаборатории будущего нобелевского лауреата Кристианы Нюсляйн-Фольхард, внезапно решила переключиться на рыбок данио-рерио (в англоязычных источниках известных как zebrafish). Это сейчас они стали общепризнанным модельным организмом, а тогда это был волнующий передовой край науки.

Поработав с перспективными рыбками несколько лет, Хопкинс подумала, что ей тесновато в ее лаборатории, и попросила выделить ей еще 18,5 квадратных метра офисной площади в дополнение к имевшимся 140 (здесь и далее все пересчитала из квадратных футов).

Ей отказали. А потом отказали еще раз и еще раз.

Если бы Нэнси Хопкинс работала в сферическом вакууме, то это, наверное, показалось бы ей просто досадным недоразумением, но рядом с ней были коллеги-мужчины, которые таких проблем никогда не испытывали. Хопкинс, которая всю звездную научную молодость отмахивалась от феминизма, считая, что она-то Не Такая (об этом она потом, смеясь, рассказывала в интервью), насторожилась.

Профессор Хопкинс подошла к вопросу строго: взяла рулетку — вот ту что справа — и пошла по кабинетам.

Оказалось, что в среднем ее более молодые и «зеленые» коллеги-мужчины имели лаборатории площадью около 186 квадратных метров. Мужчины же ее ранга и академических заслуг ютились в лабораториях площадью от 279 до 557 квадратных метров.

Площадь лаборатории — это не просто элемент престижа или способ помериться с коллегами известно чем. Наука в Штатах — уже очень давно командная игра; чем больше лаборатория, тем больше команда. Тем больше в нее влезет оборудования и аспирантов, тем больше проектов там можно вести одновременно. В общем, проблема была отнюдь не в оскорбленных женских чувствах.

Хопкинс обратилась к провосту (второе лицо в университете после президента), и ситуация быстро разрешилась. Однако когда она рассказала эту свою историю другой коллеге, та удивленно сказала, что с ней было то же самое. Вдвоем они поговорили с третьей коллегой — та же история. В итоге решили опросить других женщин-профессоров научных кафедр MIT и начали со списка участниц опроса.

Вместе с ними в списке оказалось 15 человек. Потому что доля женщин среди преподавателей за десять лет поменялась вот так:

Объединившись, женщины поговорили с деканом школы Бобом Биргено, который провел небольшое собственное расследование вопроса и сразу понял, что дело пахнет керосином. Получив добро тогдашнего президента университета Чарльза Веста, школа сформировала комитет, члены которого следующие несколько лет скрупулезно документировали разницу в зарплатах, ресурсах, отношении руководства.

Итоговый доклад вышел в 1999 году и стал небольшой сенсацией в академическом мире: президент Вест в предисловии к нему открыто признал наличие в MIT проблемы с гендерной дискриминацией в естественнонаучных дисциплинах. Хотя женщины-ученые ничего нового для себя, в общем, не узнали, по тем временам это было смелым публичным заявлением.

Естественно, нашлось немало людей, которые тут же обвинили MIT в потакании воинствующим и истеричным феминисткам, но администрация их не послушала. И сейчас не слушает — институт, с того времени, кажется, ни разу не покидавший первую десятку мировых рейтингов Times Higher Ed или QS, продолжает работать над улучшением ситуации.

Такие проблемы не решаются по щелчку пальцев как раз потому, что, вопреки страшилкам, никто никого не повышает и не назначает на руководящие позиции за красивые глаза. Чтобы появилось больше tenured профессоров (с постоянной ставкой), нужно больше студенток магистратуры и аспиранток, из которых вырастет больше постдоков и прочих научных сотрудниц. И еще желательно, чтобы с ними не происходили такие истории, как следующая.

(А та самая рулетка стала частью MIT 150, огромной экспозиции по случаю полуторавекового юбилея института)

Просто добавь тестостерона

Каким-то образом совсем мимо российского интернета, по-видимому, прошел самый яркий научно-сексистский скандал этой весны. В апреле Фиона Инглби, генетик из университета Сассекса, написала в своем твиттере, что рецензент посоветовал ей и ее коллеге, Меган Хэд, для улучшения качества статьи взять в соавторы мужчину.

Инглби и Хэд выяснили, что в среднем у аспирантов по окончании программы оказывается больше статей, написанных в соавторстве с кем-то из старших товарищей, чем у аспиранток. Написав об этом статью, они обсудили ее с коллегами и отправили в журнал.

Женщины получили на свою отклоненную работу единственную рецензию: там было написано, что работа «методологически слабая» и имеет недостатки, которые нельзя устранить никакой доработкой (это подтверждает Рэйчел Бернстайн, корреспондент ScienceInsider на сайте журнала Science, которая прочитала отзыв). Перечисления этих недостатков в рецензии, утвержденной представителем журнала, не было.

Зато анонимный рецензент написал(а), что, вероятно, авторам следует взять в соавторы одного или двух мужчин-биологов — чтобы те «выступили противовесом против интерпретаций результатов, которые иногда могут слишком далеко отходить от эмпирических свидетельств к идеологическим предубеждениям».

Еще он(а) решил(а) добавить, что, возможно, нет ничего удивительного в том, что в среднем аспиранты участвуют в написании большего количества статей, чем аспирантки — точно так же, как в среднем аспиранты быстрее пробегут одну милю.

И еще, чтобы уж наверняка: возможно, в среднем мужчины попадают со своими статьями в лучшие научные журналы просто потому, что по сравнению с женщинами работают больше часов в неделю — благодаря лучшему состоянию здоровья и выносливости.

После коллективного «ШТА?», случившегося в ответ в околонаучном интернете, пост о ситуации написал популярный блог Retraction Watch. Там указали, что журнал принадлежит к семейству open-access журналов PLoS — сами женщины не стали раскрывать его название, в том числе потому, что подали апелляцию на отклонение статьи и еще ждали результатов.

В комменты пришел представитель PLoS и написал, что группа сожалеет о том, в каком тоне и духе был написан этот отзыв, а также о его содержании. Через два дня редакционный директор PLOS ONЕ Дэмиен Паттинсон написал, что журнал отказался от услуг этого анонимного рецензента, а научный редактор, который занимался статьей, больше там не работает. Статья отправилась на повторное рецензирование, судьба ее пока не известна.

Самое важное в этой истории то, что совет-то был, в принципе, полезный, только надо было не мужчину в соавторы звать, а самим взять соответствующие псевдонимы.

Авторы статьи 2013 года в журнале Science Communication собрали тезисы докладов с конференции Международной ассоциации коммуникации (ICA) и подписали их то мужскими, то женскими именами. Магистры и аспиранты из десятка американских университетов оценивали эти тезисы по ряду параметров вроде научной строгости, компетентности авторов, инновационности и так далее.

Оказалось, что те же тезисы, но подписанные случайным мужским именем, внезапно становятся чуть-чуть лучше, особенно если тема работы считается традиционно мужской. (Если вы волнуетесь, у двух женщин-соавторов этой работы был третий, правильный соавтор, так что никаких вам тут слишком далеко отходящих выводов)

Терпи, казачка

Авторы статьи про тезисы пишут, что исследовали эффект Матильды — это такой частный случай эффекта Матфея (в честь притчи о талантах из Евангелия от этого самого Матфея). Американский социолог Роберт Мертон назвал так феномен неравенства, которое усиливает само себя: богатые становятся все богаче, а бедные — беднее, труды уже именитых ученых возвеличиваются, а аналогичные по качеству работы малоизвестных коллег — напротив, игнорируются.

Матильда из гендерной версии этого эффекта — это Матильда Гейдж, суфражистка из XIX века и одна из основательниц женского движения в США. Гейдж первой заметила, что плоды труда женщин часто присваивают их коллеги-мужчины, или же их вклад в науку намеренно преуменьшается. И в итоге потом складывается самосбывающийся прогноз о том, что женщины якобы ничего в науке не добились и не годны для нее.

Век спустя термин «эффект Матильды» ввела американский историк науки Маргарет Росситер из Корнелльского университета. Росситер прославилась своим скрупулезным исследованием роли женщин в американской науке XX века. В интервью она рассказывала, что увлеклась этой темой, когда в работе над диссертацией в Йельском университете (о сельскохозяйственных науках и американских ученых в Германии) взялась читать главный многотомник по истории науки в стране — American Men of Science.

Несмотря на то, что книга называлась American Men of Science, и везде в предисловии подчеркнуто использовалось слово men, прежде всего «мужчины», а потом уже «люди», Росситер нашла в ней биографии примерно 500 женщин-ученых, с минимумом деталей — их сбором и изучением она и занялась.

Тут стоит отметить, что Маргарет Росситер в 1972 году читала одно из старых изданий; за год до этого издатель многотомника решил-таки переименовать его в American Men and Women of Science. New York Times по этому поводу написала, что культовая энциклопедия «уступила феминистическому движению». Хотя, напомню, женщины в книге уже были, их не было только на обложке.

Но ладно бы, если проблемы женщин в американской науке XIX-XX века ограничивались тем, что написано на обложке одной книги. У очень многих из них встречается одна и та же деталь биографии, особенно если они учились и начинали работать во времена, когда женщин либо вообще не брали в университеты, либо автоматически отчисляли после замужества.

Энни Джамп Кэннон, героиня американской астрономии, разработавшая вместе с начальником первую схему классификации звезд, с десяток лет работала ассистентом в Гарварде за 25 центов в час, 42 часа в неделю. Сесилия Пейн, защитившая первую в Гарварде диссертацию по астрономии (физики просто не хотели присуждать женщине степень, пришлось изобрести новое направление), потом 11 лет формально числилась ассистентом своего босса, работая на равных с мужчинами.

Мария Митчелл, первая американская женщина — профессиональный астроном, в 1847 году открывшая комету, уже после всемирного признания и медали от датского короля случайно узнала, что платят ей в колледже Вассара (где она возглавляла обсерваторию) меньше, чем совсем молодым коллегам-мужчинам.

Очень долго никто не хотел платить зарплату Марии Гепперт-Майер, которая потом получила Нобелевскую премию по физике 1963 года вместе с Хансом Йенсеном. Герти Кори, получившая нобелевку по физиологии и медицине 1947 года, стала профессором лишь за несколько месяцев до присуждения премии. Предыдущие 25 лет ее не хотели брать никуда, говоря, что супругам (ее муж, Карл Кори, тоже был ученым) работать вместе — «не по-американски». Когда ее все-таки взяли на работу в университет Вашингтона в Сент-Луисе, зарплата там составила десятую часть от зарплаты Карла, а саму Кори предупредили, что она может навредить карьере мужа.

(Где-то в это же время, согласно фольклору, Исидор Айзек Раби, тоже нобелевский лауреат по физике, сутками не выходил из своей лаборатории в Колумбийском университете — делать это он мог только потому, что жена исправно носила ему еду из дома. Женщины выше были либо незамужними, либо замужем за коллегами-учеными, которые готовы были терпеть все это безумие)

Мэри Джейн Рэтбан, первая женщина-куратор в Смитсоновском институте, 28 лет ждала повышения до должности заместителя куратора по ракообразным (в 1907 году), все это время работая по большей части в одиночестве. И так далее, с незначительными вариациями.

О том, как выглядят редкие счастливые случаи, можно получить представление по карьере первой женщины-академика в США, Флоренс Сэйбин. Ей в 1893 году повезло попасть в медицинскую школу университета Джонса Хопкинса — по условиям пожертвования, на которое она создавалась, туда уже с первого года на равных правах принимали всех (деньги с таким условием собрали, естественно, женщины). В итоге Сэйбин стала первой в стране женщиной-профессором медицины (там же) и первой женщиной-академиком.

Если вы думаете, что подобные проблемы остались только в энциклопедиях, то вы не читали исследование 2012 года, проведенное микробиологом из Йельского университета Джо Хэнделсман. Хэнделсман и ее коллеги пошли дальше каких-то там тезисов и оценок качества работ: подписав одинаковые резюме на вакансию лаборанта в университете мужским или женским именем, они выяснили, что принадлежность к мужскому полу дает примерно плюс $4000 к годовой зарплате.

Планетарных масштабов

Чтобы совсем не расстроиться, закончим историей попроще — о том, как однажды поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем, то есть феминистки и Международный астрономический союз.

Планета Венера — как известно, единственная из планет, названная в честь женщины, пусть и мифологической. В Солнечной системе много «женских» спутников, астероидов и карликовых планет, но летать мы к ним начали относительно недавно, а вот на Венеру смотрим уже почти 40 лет, с момента выхода на орбиту советских «Венеры-9» и «Венеры-10» и американского Pioneer Venus Orbiter.

После начала работы американского зонда Международный астрономический союз объявил, что все эти горы и равнины, которые зонд открывал взору человечества, надо как-то называть — в честь разнообразных богинь, например.

Глава рабочей группы союза по этому вопросу Гарольд Мазурски в интервью Washington Post в 1980 году рассказывал, что на ученых сразу посыпались письма, звонки и телеграммы от National Organization for Women, крупной американской организации феминисток, и других групп. «Все они говорили, что это типичный подход мужчин — называть элементы рельефа на другой планете в честь придуманных, а не настоящих женщин».

Родился компромисс: в честь богинь на Венере называют все, кроме разнообразных кратеров. Рядом с божествами смерти, войны, судьбы и прочего добра оказались Лиза Мейтнер, Анна Ахматова и даже американские суфражистки XVIII–XIX веков Белва Локвуд, Элизабет Кэди Стэнтон и Сара Мур Гримке (и еще Джеймс Максвелл, в честь которого до этого успели назвать горный массив, и греческие буквы альфа и бета).

Одиннадцать лет спустя, когда к Венере прилетел зонд «Магеллан», и астрономам понадобилось сразу около 4 тысяч наименований для свежеоткрытых кратеров и прочих интересностей, они решили объявить конкурс. Благо правила выбора названий уже были утверждены.

Но нет, феминистки и тут оказались чем-то недовольны, пишет газета Atlanta Journal and Constitution: известный адвокат Глория Оллред заявила, что это все пахнет «геологическим сексизмом», а та же NOW в лице члена правления Марты Берк высказала опасения, что Венера станет этакой символической, формально женской планетой — мол, увековечивать память о великих женщинах надо везде, прежде всего на Земле.

Больше ни у кого из крупных газет, правда, тема национального феминистского скандала не засветилась — поэтому есть мнение, что журналисты газеты из Джорджии, возможно, слегка подогнали образ реальности под свои ожидания, процитировав только нужные для этого комментарии.

Лондонская Times написала о том, что на волне внимания к конкурсу многие пристально посмотрели на существующие карты и нашли там интересное. Например, испанскую королеву Изабеллу I Кастильскую, в честь которой назван второй по величине кратер на Венере (самый крупный — в честь антрополога Маргарет Мид): Изабелла, конечно, положила начало объединенной Испании и поддержала Колумба, но еще создала Испанскую инквизицию, проработавшую потом до XIX века, и изгнала из страны евреев и мусульман. Переименовывать ничего не стали, но газета писала, что впредь NASA будет выбирать исторические фигуры повнимательнее.

***

К следующему разу можно приготовить шапочки из фольги: пока вы тут в июле ездили на дачи, американские военные окончательно передумали сносить установки проекта HAARP, остановленного в 2013 году, и отдали их университету Аляски в Фэйрбэнксе. Отличный поговорить о всяких там башнях и установках.