В лесу дисциплин

Великие ученые прошлого изучали природу в целом и были специалистами сразу в нескольких дисциплинах. Затем формирование отдельных наук, таких как биология, физика и химия, ознаменовало долгую эпоху дисциплинарного подхода. Сегодня круг наконец замыкается: через междисциплинарность происходит возвращение к единству знания. Вместе с платформой Homo Science рассказываем, почему науки когда-то обособились друг от друга и зачем им потребовалось снова объединиться.

Блуждающее начало

Когда появляется Наука с большой буквы — и с чего начинается наука в нынешнем понимании? В современных исследованиях правомерно указывают, что знания о природе появились еще в первобытных обществах (работы И. М. Дьяконова, Г. Е. Куртика и других по истории астрономии). Смена времен дня и года, расположение светил, перемены природы и отличительные особенности растений и животных привлекали внимание людей издавна. Как правило, сведения о главных принципах устройства внешнего мира относились к ведению жрецов и знание это было сакральным, то есть составляло предмет тайны. Именно поэтому вопрос о «начале науки» остается дискуссионным — ведь помимо накопления и систематизации сведений и знаний наука обычно предусматривает непременную рефлексию: сомнение в уже принятых догмах и готовность к их пересмотру.

В цивилизациях Азии, Африки и Центральной Америки эта вторая, скептическая сторона науки была, по сути, не развита — даже при всех успехах в предсказании затмений и познании устройства звездного неба. Именно поэтому историю науки в современном и полном ее определении было принято отсчитывать с культурного переворота в Древней Греции VII–V веков до нашей эры. Впрочем, стоит отметить, что корни ряда математических идей, например Пифагора, восходят к египетским и даже африканским «корням», а классические картины историко-научного развития в последние полвека порицают за излишний европоцентризм с опорой на солидные труды биохимика и специалиста по китайской цивилизации Джозефа Нидэма (1900–1995).

В эллинистических державах наследников Александра Македонского и в Римской империи понимание внешнего мира опиралось на закрепленные Аристотелем качественные принципы и его же учение о «причинах». Проникнутый стихиями и стремящийся к гармонии замкнутый космос Античности и Средневековья отличается от бесконечной и принципиально лишенной центра, в основе своей однородно-материальной натуры в толковании науки Нового времени.

Отрасли знания, дисциплины и профессии

Семь свободных искусств Средних веков — тривиум (грамматика, логика, риторика) и квадривиум (арифметика, геометрия, астрономия, музыка) — внешне напоминают современное деление знания на две большие области гуманитарного и естественно-научного свойства, притом квадривиум был более высоким путем поиска истины. Однако гораздо ближе к привычной нам дихотомии дисциплин можно считать античное разведение знаков на существующие либо «по природе», либо «по установлению», по «[человеческому] закону/договоренности».

Многие существовавшие тогда понятия о статусе разных наук весьма для нас непривычны: музыка соотносилась с астрономией через идею гармонии, упорядоченного вращения небесных сфер; а история примерно до начала — середины XIX века виделась как царство случайности и произвола, предметом эрудиции, воспитания и моральных поучений, где невозможно усмотрение подлинной закономерности. Стало быть, полноценной наукой история не являлась.

В Средние века дисциплин в привычном нам смысле не существовало, хотя выделялись математика и поэтика (теория литературы), география, знания о климате, растениях и животных, что соответствовало и книгам Аристотелева корпуса («Физика», «Метафизика», «Метеорологика», «Поэтика» и т. д.). Важно отметить, что эта физика стихий и «перводвигателя» — совсем не прямая предшественница одноименной науки времен Ньютона или Эйнштейна. И разумеется, нынешняя химия и эта же наука времен Менделеева далеко не прямо наследует средневековой алхимии, важной и далекой от единства обширной отрасли знаний, которая несводима к поискам «философского камня» или жажде превращать все в золото.

Четыре факультета в университетах Европы (они развиваются начиная с XIII века) соответствовали скорее профессиям образованного человека — юриспруденции и медицине; высшим факультетом был теологический — пусть нужный отнюдь не большинству священников, а начальный; философский совсем не сводился к изучению того, что считается предметом философии сейчас. Гораздо важнее деления разных областей знания был базовый принцип их проверки и приращения.

Научная революция: главная или просто первая?

В отличие от современной науки, которая опирается на доказательный метод, Античность и Средние века научного эксперимента не знали. Именно приоритет «невмешательства», развития «по природе» блокировал методику выделения искусственных ситуаций для перепроверок и самой возможности мысленных экспериментов. Неслучайно техника (и основы будущей механики), несмотря на пример Архимеда, развивалась веками отдельно от того, что принято было видеть наукой, в которой безраздельно господствовал созерцательный подход.

Помимо эксперимента научная революция Галилея, Ньютона и Декарта опиралась на новое понимание математики не как высшего идеального измерения бытия, но уже как самой его основы, сердцевины протекания / понимания физических процессов. Эта революция сопровождалась изменением коммуникативного формата знания. От умозрительного трактата со ссылками на авторитеты и университетской схоластики произошел переход к диалогическому доказательству, «республике писем» и накоплению экспериментальных данных.

Созданные на основе дружеских и придворных кружков европейские академии второй половины XVII века стали центрами развития знания нового типа, включая специализированные научные журналы / «известия», и явились сменой приходящим в упадок университетам.

Идеи Лейбница, в начале XVIII века подхваченные и в России в процессе реформ Петра Великого, исходили из принципа единства знания, общего устройства и взаимопроникновения природы и культуры под знаком Разума. Это было время появления целого ряда европейских энциклопедий, помимо широко известного и коммерчески успешного французского проекта Дидро и Д’Аламбера. Хотя приоритет религии в обществе еще сохранялся, божественное трактовалось уже не как первооснова любых перемен, включая природные процессы, но скорее в виде исходного начала, всеобщего морального закона.

В эпоху Просвещения XVIII века ведущую роль играло развитие такой общей области знания о живой природе, как «естественная история», которая была предшественницей общей биологии, геологии, палеонтологии. Принципы систематизации, закрепленные шведским профессором Карлом Линнеем, помогли упорядочению животного и растительного царств. К ним добавилась и резко расширившаяся область наблюдений за счет Нового Света, Австралии и заморских экспедиций.

«Век девятнадцатый, железный…»

По мнению ряда авторитетных ученых, мир знаний о природе и человеке переживает в начале XIX века вторую научную революцию, сопоставимую по значимости и последствиям с поворотной эпохой Галилея и Ньютона. Именно XIX век cтал эпохой формирования научной картины мира — приоритетными оказались бурно развивающиеся физика, химия и геология с биологией.

Специализация научного поиска, растущее раздробление «естественной истории» по отдельным сферам изучения и появление (сначала в английских университетах), помимо традиционного деления на факультеты, также специальных департаментов, отвечающих за ту или иную область знания, — все это привело к закреплению нового, именно дисциплинарного устройства науки. Начал оформляться привычный нам «ландшафт» академических и университетских дисциплин: от математики и географии до психологии. Идея университета Гумбольдта, где наука должна быть слита с обучением, снова возродила этот свободный тип учебного заведения на фоне успеха более регламентированных образовательных учреждений.

Романтические идеи существенно отличались от рационалистических и механистических постулатов «классического века» и Просвещения. Открытие спонтанного, нередко иррационального и самопротиворечивого развития природного и человеческого мира, обращение к ранее пренебрегаемому Средневековью, а также признание важности традиций и устоев жизни локальных общностей, которые не укладывались в просветительские каноны и рационалистические схемы, влияло на позиции многих ученых, включая естествоиспытателей.

Романтизм не был противоположностью науке как таковой (хотя и нередко, особенно с середины ХIХ столетия, влиял на антисциентистские настроения) — можно указать целые направления, которые в своем концептуальном развитии были тесно связаны с миром романтических идей. Например, изучение магнетизма и природы электричества, развитие психологии бессознательного, химические идеи превращения элементов, теории поля англичанина Максвелла, которые выходили за пределы ньютоновской физики.

В начале 1830-х годов благодаря историку и популяризатору науки Уильяму Уэвелю в английский язык входит само понятие scientist как обозначение новой академической профессии. Немецкий биолог Рудольф Вирхов убежденно характеризовал переживаемое им время как переход от века философии к веку естествознания. Усилия геологов (Чарльза Лайеля как автора фундаментальных «Основ геологии»), а также зоологов и палеонтологов (французов Кювье и Сент-Илера, работавшего в России К. М. Бэра) подготовили почву в первой половине XIX века для формулировки законов и факторов эволюции и естественного отбора у Чарльза Дарвина в конце 1850-х годов. Усилиями Томаса Гексли в Англии и особенно Эрнста Геккеля в Германии учение Дарвина было обращено к далекому доисторическому прошлому Земли и позволило сформулировать научные представления о родословном древе органического мира с древнейших времен до современности, наряду с успехами астрономии совершенно оставив в стороне библейскую историю сотворения мира.

Великий поэт Осип Мандельштам в заметках «Литературный стиль Дарвина» очень точно отметил близость английского натуралиста к словесности реалистической эпохи:

«Новый вид любопытства к природе, с которым мы здесь сталкиваемся, в корне отличается от любознательности Линнея или от пытливости Ламарка… Дарвин никогда не выписывает весь длинный «полицейский» паспорт животного или растения со всеми его приметами. Он пользуется природой, как великой организованной картотекой. Классификация поставлена им на место, она перестала быть самоцелью. В результате — изумительная свобода в расположении научного материала, разнообразие фигур доказательства и емкость изложения.
Дарвина и Диккенса читала одна и та же публика. Научный успех Дарвина был в некоторой своей части и литературным… Быть может, больше всего подкупало читателя то, что Дарвин не высказывал никакого литературного телеологического восторга перед законами и тенденциями, которые с ясностью утверждал».

История в эту позитивистскую эпоху, начиная с 1850-х годов, тоже понимает себя уже как науку. В этой же сфере гуманитарного знания с опорой на точные методы укрепляются новые науки: социология и психология. На их основе к началу ХХ века оказывается совсем видоизменена ранее вполне устойчивая нормативная конструкция «моральных наук». Во Франции до сих пор успешно действует на общенациональном уровне созданная еще в эпоху Просвещения Академия моральных и политических наук: ее назначение — развитие экспертной, консультативной функции знаний об обществе, например, на стыке юриспруденции, этики, конфликтологии и социальных дисциплин.

К концу XIX века статистика и теория вероятности становятся универсальными науками, нужными и для новой экономики, и для новой биологии (генетики). В область филологии, знания старых текстов все последовательней и уверенней входит точная и доказательная лингвистика, описание живых языков как природных явлений и правил. Что принесло с собой следующее столетие?

Время дроблений и слияний

В области естественных наук крупнейшим открытием первых десятилетий ХХ века стала теория относительности Альберта Эйнштейна и проникновение в неизведанные ранее законы развития микромира и космоса в целом (в том числе происхождения и устройства Вселенной). В математике были особенно важны открытия, связанные с проблематикой информации; в прикладном плане это было необходимо и в связи с развитием вычислительной техники и систем коммуникации. Первая половина ХХ века становится временем не только разделения дисциплин, но и их скрещивания (математическая физика, биохимия и потом — молекулярная биология, психофизиология, историческая социология, психолингвистика).

Результатом Первой мировой войны стало активное и прямое участие государства в делах науки, создание специальных правительственных органов по координации и поддержке научных исследований в разных странах — и социалистических, и «свободных».

Одновременно на интернациональную арену с 1920-х и до нашего времени выходит ряд крупных американских частных фондов (Рокфеллера, Форда и других), в которых ученые не только играют привычные роли соискателей, исполнителей или консультантов, но и сами становятся крупными администраторами программ или кураторами целых направлений. И в Америке, и в Советском Союзе складывается система так называемой большой науки (Big Science), которая включала и академические учреждения, и исследовательские и научно-технические подразделения крупных корпораций, и государственные институты, особенно военного профиля — для развития ядерных вооружений и освоения мирной энергии атома (с 1940–1950-х годов).

Техника стала не просто прикладной областью науки, но первостепенной областью приложения ведущих научных сил — особенно в совершенствовании транспорта и двигателей, управления энергетикой и каналами коммуникации.

Мобилизации двух мировых войн сказались на знаниях о ресурсной среде обитания человека (геология, география и проч.), а прикладная сфера биологии усовершенствовала область сельскохозяйственных технологий (от почвоведения до переработки и хранения продуктов).

В области химии новые физические открытия позволили синтезировать новые вещества и материалы (каучук, нейлон, пластмассы) и использовать явление радиоактивности, открывать новые химические элементы.

Для биологии новая эра означала открытия генетики, роли ДНК, РНК — после великих открытий Уотсона и Крика 1950-х годов — и формулировку синтетической теории эволюции. Биология клетки и организма и успехи химии дали толчок развитию медицины, включая открытие антибиотиков и успешную борьбу с прежними опасными недугами и эпидемиями; возможность новых хирургических операций и трансплантации органов (вплоть до стволовых клеток и клонирования).

Помимо далеко вырвавшихся вперед естественных наук меняется и знание о человеке, также и за счет онаучивания знания, которое раньше было «природным» или «семейным», — достижений этнологии, физической и культурной антропологии, открытий психоанализа и науки о сексуальности. Советским спорам «физиков и лириков» шестидесятых соответствовали и западные дебаты о несводимости «двух культур» (Чарльз Питер Сноу).

Снова единство?

Уже в XX веке, при всем усилении научной пропаганды, популяризации и эффективности науки, не раз рождался вопрос: как при таком раздроблении разных наук все-таки удержать единство знания, которое, казалось, было у древних? Есть ли надежда объять необъятное, сохранить энциклопедичность знания и вычертить точные карты, чтобы не потеряться в современном лесу дисциплин? Но важным элементом каждой карты должны быть не только пояснения, масштабы, но и границы.

К концу ХХ века науковеды стали говорить уже не только о междисциплинарности (кооперации обособленных и самостоятельных наук), но и о поли- и даже трансдисциплинарности. Речь зашла не только об образовании устойчивых смежных областей (например, на стыке биофизики и медицины), но и шире, о том, что прежняя вполне работающая логика разделений своих и чужих территорий оказывается непродуктивной.

Дело тут не в красивых приставках, а в явной потребности самих специалистов «снизу» говорить о «стыковых» явлениях природы или общества вне только одного или даже двух языков описания. Экология, развитие искусственного интеллекта, дизайн и микроэлектроника, возможности считывания и обработки генетической информации (а значит, и страховок, просчета рисков и т. д.) порой возвращают нас к «большим» вопросам и проблемам этики и морали, которые, казалось, относятся скорее к поре «мудрости древних».

Постановка вопросов о пределах знания для современного общества соотносится и с фиксацией опыта и наследия мировых религий (теологии как особой области изучения). Подходы к описанию и использованию природы не совпадают все же со средствами постижения человеческого мира; соотношение «естественного» и «культурного» видится сейчас сложней, чем в эпоху Лейбница и Конта, — но и с учетом этих важных оговорок труднодостижимый идеал единства наук остается по-прежнему привлекательным и насущно необходимым в начале XXI века.

Александр Дмитриев